Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - Леонид Терушкин

После этой попытки к бегству Нойман заявил остальным узникам, что все они будут отправлены в газовые камеры, если будет обнаружена еще одна попытка к бегству.

В апреле 1943 года лагерь посетил рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в сопровождении Адольфа Эйхмана[393] и других высокопоставленных лиц гитлеровской Германии[394].

В связи с его визитом в лагере были специальные приготовления и так как в это время не было «обычных» транспортов, в лагерь специально доставили триста узниц, все молодые и красивые, которых загнали в газовые камеры «в честь» Гиммлера, дабы он мог наблюдать работу газовых камер.

В этот свой приезд Гиммлер приказал откопать все трупы, сжечь их, в дальнейшем также сжигать вновь прибывшие эшелоны и уничтожать все улики нацистских злодеяний, так как опасался прихода Советской Армии.

В Собиборе не было крематория. Быстро начали строить примитивные средства уничтожения следов своих преступлений.

Над большим рвом, который выкопали, на подпорках из кирпича клали рельсы, а под ними колосниковую решетку. На рельсах клали высоко штабелями человеческие тела. Вокруг мертвых тел клали дрова, обливали керосином или бензином и жгли.

Костры горели днем и ночью. Они были видны за много километров вокруг Собибора. Трупных запах распространялся очень далеко, проживающим в близлежащих деревнях было трудно дышать.

После такой «работы» в лагере эсэсовцы довольно часто получали восемнадцатидневный отпуск. Они с собой увозили деньги, золото, вещи и одежду, награбленные у заключенных. Для них в столярной мастерской производилась мебель, которую они также забирали с собой.

Вокруг лагеря рос лес, который должен был хранить тайну одной из страшных трагедий минувшей войны.

Восстание в лагере смерти Собибор

Давая задний ход, паровоз втолкнул наш состав во двор, тщательно загороженный колючей проволокой, и высокие ворота тотчас же захлопнулись.

Исстрадавшиеся, обессиленные люди, шатаясь, вышли на площадку. Нас повели через барак, в котором отбирали узлы, чемоданы.

Мы проходили мимо стоящих на коленях со связанными руками четырех человек. Среди них был капо Блятман из Минского лагеря.

Всех повели дальше на большую площадку.

Из стоящего вблизи белого домика вышли несколько немецких офицеров. В руках у каждого была плеть.

Шедший впереди толстый, огромного роста обершарфюрер СС Гомерский — пристально посмотрел на нас, затем широко расставив ноги и помахивая плетью, крикнул:

— Столяра и плотники — одиночки, два шага вперед!

Вышла группа около восьмидесяти человек, преимущественно военнопленных, в том числе и я. Всем нам начальник первого сектора обершарфюрер Карл Френцель приказал пройти во второй огороженный двор. Затем нас направили в один из бараков. Пришлось размещаться на голых нарах — даже соломы на них не было.

Спустя около часа я вышел во двор лагеря. Многие товарищи из нашей группы завязали беседы со старыми лагерниками. Один из них — пожилой человек с одутловатым, землистым лицом — подошел ко мне и сказал:

— Давайте познакомимся. Мое имя Леон Фельдхендер[395].

Я пожал его руку и спросил:

— Скажите, какие здесь порядки?

— Порядки? — улыбнулся с горечью он. — Должно быть, такие же, как и в других лагерях. В шесть утра гонят на работу. Рабочий день шестнадцать часов. В двадцать два часа отбой. С охраной не разговаривать. К проволоке не подходить, иначе расстрел. Эти сектора существуют свыше года. В первом секторе нас около пятисот человек, отовсюду — из Польши, Франции, Чехословакии, Голландии и других стран. А из России это только вас привезли впервые.

— А что это горит там? — показал я на багровое пламя, видневшееся в стороне от лагеря, на расстоянии не более полукилометра.

Леон осмотрелся по сторонам, взглянув пытливо, потом ответил тихо:

— Не смотрите туда, запрещено. Это горят трупы ваших товарищей по эшелону.

— Как!? — воскликнул я, почувствовав, леденящий холодок пополз у меня по спине. — И женщин и детей?

— Да, всех, — дрогнувшим голосом ответил Леон. — Почти каждый день по две тысячи человек прибывают сюда из различных стран и все они немедленно умерщвляются. На этом маленьком клочке земли, не более десяти гектаров, гитлеровцы убили свыше полумиллиона детей, женщин, мужчин…

* * *

Через некоторое время, когда я ближе познакомился с Леоном, он мне рассказал о фашистской «фабрике смерти». Леон работал на складе второго сектора, где сортировал и отправлял в Германию вещи, оставшиеся после убитых, и все подробности он узнал от стражников, сдававших эти вещи. Кровь стыла в моих жилах, когда я слушал рассказ Леона, и до конца дней моих, до самой смерти останется в моей памяти ужасная картина гибели неповинных людей.

Солнце близилось к закату, бросая прощальные мягкие лучи. Небо было безоблачно, воздух напоен ароматом близкого леса, оттуда доносилось веселое щебетание птиц. Но люди шагали, погруженные в мрачные думы.

Они шли, выстроившись колонной, окруженные усиленной охраной, вдоль проволочного заграждения. Впереди голые женщины и дети, позади — на расстоянии сто метров по проволочному коридору — голые мужчины. Вот, наконец, ворота, над ними надпись третий сектор. Во дворе большие каменные здания двух «бань» с маленькими оконцами, защищенными толстой железной решеткой.

Женщины и дети вошли в одну «баню», мужчины — в другую. Охрана осталась снаружи и тотчас же заперла за вошедшими тяжелые, обитые железом двери.

Где-то вблизи послышался мерный рокот мотора.

Некоторые в «бане», взяв тазы, подошли к кранам за водой. Но дикий нечеловеческий крик заставил их оглянуться назад и оцепенеть. Все смотрели вверх. С потолка, через широкие металлические трубы медленно ползли темные, густые клубы газа, нагнетаемые при помощи танкового мотора.