В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

Вот-вот всё должно было решиться…

Дрок рванул к связисту, тот сидел на корточках и зажал руками уши. Дрок, как на ступеньку, забрался сапогами ему на спину и высунулся поверх бруствера и хвороста и тут же получил в лоб воздухом, его фуражка полетела назад, ударилась в противоположную стенку траншеи, и потный лоб Дрока стало холодить. Он пригнулся, утёрся, пот заливал глаза, в этот момент прямо перед ним во весь рост с той стороны бруствера встал подпоручик, и что-то толкнуло его в спину так, что он перелетел через наваленный на бруствере хворост и упал в траншею.

«Убили!» – мелькнула мысль, и Дрок медленно, придерживаясь руками стенок, слез с согбенной спины связиста. На ослабевших ногах он пошёл к валявшемуся подпоручику и выматерился в голос, так, что оглох сам. А подпоручик на боку с подвёрнутой рукой вдруг отваливался на спину, открыл глаза, увидел Дрока и заулыбался.

– Сильно бьёт, прямо с ног валит! – без голоса промолвил он и провёл сухим языком по сухим губам. – Пить хочу, принёс бы кто…

На гимнастёрке на правом плече подпоручика под ключицей Дрок увидел сквозную дырку с пушистыми краями, под которой быстро напитывалось и расползалось пятно крови.

«Выпить ещё попроси!» – промолчал ротмистр Дрок, сейчас он по-звериному ненавидел этого юного нахального героя.

* * *

Как только стало темно, драгуны, стараясь бесшумно, убрали в траншею хворост с бруствера. Они делали это с радостью, потому что стало ясно, что газовой атаки пока удалось избежать, никто ночью газом не атакует, потому что атакующая сторона ничего не видит, не поменялся ли ветер и не накроет ли облако самих атакующих. Это было бы здорово для атакованных, но где гарантия? Ещё драгуны радовались, что, может быть, им удастся сбить противника и в случае успеха перетаскать баллоны к себе – уничтожить их не было возможности, не открывать же вентиля́.

Оживлению ещё была причина, что остался живым артиллерийский подпоручик. Его сразу прозвали по имени приказа главнокомандующего фронтом генерала Эверта «Ни шагу назад! Стоять насмерть!», подхватили и понесли лечить к Курашвили, а вслед говорили: «О! «Ни шагу назад!» – мал золотник, потому в любую дырочку пролезет и пощекочет безносую».

«У-ух! Раззудись плечо… побиваем супостата!» – хотелось петь, как на походе, но всё делалось тихо.

Четвертаков работал со всеми, хотя резанные осколками руки крови́ли через бинт.

«Ничего, – думал он, – не на медведя иду, чай, герма́н крови не учует!»

Доброконь держался рядом. Разведку эскадронов возглавят они с Кудринским: они по этому полю бегали, а Кудринский ползал и изучил в подробностях в оптическую трубку.

* * *

Когда сумерки сгустились и превратились в тёмную ночь, Стани́слав сказал:

– Хце о́тдачь сцызорык, – он пояснил, – ну́жик, пана Мачульскего ёго сыну, а то́бье муй зегарэк, часы.

Клешня в темноте подал ему ножик так, будто с товарищем-драгуном поделился табаком, руку Станислава с часами не разглядел, а слов про часы не разобрал, что ли.

– Пому́ж? – обратился Стани́слав к Сашке и показал на западную стенку траншеи.

– А может, к нашим, к славянам? – спросил его Сашка.

– Не, з мойон ранэ я за тыджень бэндэ в дому, цуркэ отдам замонж, ньех ще уроджьи допуки ест не за пужьно, а я, може, внукув зобачэ, кьеды та война пшеклента ще сконьчы… пся крев!

Сашка, пока лазал по окопу, заметил в нескольких местах, где стенки осыпались от взрывов, и повёл Стани́слава туда. Он сам пополз на вражескую сторону, подал руку поляку и вытащил.

– Доползёшь?

Станислав кивнул и скрылся в темноте, но Сашка вдруг услышал его шепот:

– Дженькуе, колега… Сашка-Александр! Бонджь здрув!

«Ползи, чертяка! Живы будем, не помрём! С такой раной ты через несколько дней и вправду будешь дома!..» – в ответ подумалось Сашке. Ещё несколько минут он слышал Стани́слава, как тот шуршит, потом перестало шуршать, тогда Сашка спустился в траншею и пошёл туда, где была обвалена взрывом восточная стенка.

«…Выдашь дочку замуж, будешь нянчить внуков, а я без Егория, без сапог, без ножика, – ползя к своим, думал он. – Зря бегал! Тоже мне охотник!»

Единственное, что его радовало, – это то, что в окопе он оставил порядок: мёртвые в могиле, бебут он нашёл и ползёт с ним обратно к Четвертакову, винтовки составлены в козла, а лопатку он воткнул в головах могилы, чтобы сразу было понятно – что здесь, и прихватил один цилиндр с противогазовой маской. Мало ли, немцу в голову придёт дурь на ночь глядя газы пускать. Спят ведь, пускают, газы-то!

Сил он за день накопил, полз осторожно, но было легко, потому что он знал куда. Сейчас надо только не сбиться и ползти прямо, тогда попадёшь точно в проход в колючей проволоке. Но минут через пять он всё же почувствовал, что ползти тяжело: где с мая пробилась трава, там легко, а там, где лежал битый кирпич, куски штукатурки от разбомбленных домов, было тяжело. Острые осколки впивались в тело, особенно страдали локти и колени. Сашка подумал встать, мол, всё равно темно, но тут же передумал – бережёного Бог бережёт – и полз. Однако как бы ни было темно, а на фоне неба он всё же увидел столбы заграждений.

«Дополз», – подумал он. Он поднял руку, пощупать, есть ли проволока, – проволока была, висела, разрезанная…

Разведка четвертого, пятого и шестого эскадронов и охотники Четвертаков и Доброконь ползли за Кудринским к проволочному заграждению перед ничейной траншеей. Доползли до проделанного утром прохода и разделились направо и налево сделать другие. Перед проходами оставили по разведчику, чтобы встретили и правильно направили остальных.

Сашка миновал колючую проволоку, прополз ещё, и вдруг… у него сверкнуло в глазах.

Оставшийся у прохода разведчик услышал, как кто-то впереди шуршит и сопит, никто из своих возвращаться не должен, он подождал, пока этот кто-то подползёт, и сверху, что было силы, как молотом ударил. Попал по круглому, как по голове или по камню, так заболел кулак, и лазутчик затих.

«Убил, што ли? – подумал он, ухнул по-совиному и сам затих. – Утром разберёмся, не́ча по ночам ползать».

Однако на его совиное уханье никто не откликнулся, а совы ночью летали и ухали, как свои.

Четвертаков первым достиг бруствера ничейной траншеи, в которую спрыгивал утром, и соскользнул вниз. На что-то напоролся тупое и от неожиданности взвыл от боли. Ощупал, напоролся на торчащую рукоятку лопатки. Рядом соскользнул поручик, и следом Доброконь.

– Чё ты? – зашептал Доброконь и стал ощупывать Четвертакова.

– Напоролся на лопатку, торчком стояла…

– Чё ей торчком стоять? – прошептал Доброконь и сунул пальцами в песок. – Мягкий… сёдни копаный.

Он пошарил и нащупал…