В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

– Могила, свежая, надысь копали… А где напоролся?

– Вот… – Четвертаков потрогал свой бок.

– Перевязать? – спросил он.

– Не, не до крови… а прикопали, нешто Клешню?.. – прошептал Четвертаков.

Доброконь вздохнул и ничего не ответил.

Когда все накопились, разведчики посунулись дальше, они поторапливались. Кудринский впереди. Четвертаков, когда доползли до ограждения передней немецкой линии, сам резать не мог, так болела бочи́на, левой рукой он придерживал проволоку, чтобы не спружинила и на проволоке не звякнули навешенные немцами самодельные бо́тала из пустых консервных банок. Резал Доброконь.

Немецкие передовые посты сняли без шума и, когда проделали проходы, залегли.

– Ваше благородие, – стал шептать Четвертаков Кудринскому, – ежли щас пойдут наши гаубицы, немец начнёт палить из пулемётов… место у него пристреляно, и наши не встанут…

– Пускай палит… – ответил Кудринский. – Наши не должны встать, а ползти, как мы… немец будет палить, а мы их засечём…

– Поня́л, – ответил Четвертаков, когда немец со страху отпуляет своё в темноту, тут-то его можно будет зарезать, жаль только, что бебута своего Клешне отдал, земля ему пухом, подумалось Иннокентию, и он затих.

Через долгую минуту ожидания в тылу стало как из-под воды лопаться и по-медвежьи зарычало – это дала залп русская гаубичная батарея.

Когда первые русские снаряды пролетели, немцы проснулись и пошли тарахтеть из пулемётов. Захотелось вжаться в землю всей головой, прямо лицом, телом, носом, глазами, но как раз в том-то и была вся штука, что надо было смотреть, где сидят немецкие пулемётчики. Иннокентий такие моменты не любил, но смотреть надо было, и он поднял голову. Ночь гремела, будто сама собой, плотно летящих пуль не было слышно, и это было страшно, потому что не от чего было отворачиваться, хотя бы мысленно; поэтому нельзя было не только ворочаться, а даже и шевелиться. Летящие пули чувствовала спина, её холодило, мокрую от пота. Хорошо, что на спине ничего не торчало, что не было ни горба, ни крыльев, ни даже сидора, в который сейчас пуль бы набилось, хотя нет – пули бы его изгрызли, как собаки, да и на черта он нужен. Сверкали ближние пулемёты, один впереди шагах в десяти справа, и другой слева шагах в тридцати. Кудринский пополз налево.

До своего справа не доползли шагов пять.

«Ща настреляется… тогда!..»

Иннокентий чуток переполз вбок. Доброконь был рядом. Германские расчёты в ночных охранениях состояли из двух-трёх человек, справиться несложно, если неожиданно. Теперь Иннокентий смотрел, как стреляет пулемёт и как красиво из ствола хлещет огонь на целые полсажени, лежи и любуйся. Пулемёт стих, и немцы стали переговариваться и стучать железами. Иннокентий подполз, вскочил и кинулся на стрелка, рядом вскочил Доброконь и кинулся левее на заряжающего.

Всё кончилось в одну секунду. Иннокентий поднял ствол и стал палить, пускай немцы на передовой ничего не подумают и не готовятся, хотя в гуле артобстрела что они могли увидеть или услышать… Через некоторое время точно так же заикнулся пулемёт слева, значит, сработал Кудринский, и возник вопрос: что дальше? Главные силы неизвестно где! Сейчас бы всем замолчать и прислушаться. Иннокентий снял палец с курка, но прислушаться не удалось, потому что строчил Кудринский и ещё другие и ещё гремел артобстрел.

Иннокентий стал снимать пулемёт с сошек. С собой забрать было нельзя, чтобы в запарке боя не побить баллоны с отравой, атака подразумевалась рукопашная, тихая.

Артиллерия уже била по глубокому тылу.

Остальные подползли.

Теперь драгун было много, решили не ждать, когда артиллерия замолчит, а, пока всё грохочет, кинуться – до передовой германца осталось шагов сорок.

Кинулись.

Окоп оказался пустой. Баллоны были, а немца не было. Догадались, рядом с полными ядовитого газа баллонами даже немец спать побоялся.

Заняли первую линию противника, перенесли их пулемёты из передового охранения, насыпали перегородки поперёк ходов сообщений из германского тыла и установили пулемёты, развернув их в сторону противника.

И пока темно, потащили баллоны.

Утром Доброконь похвастался Четвертакову:

– Ты глянь, чё я нашёл там, где ты на лопатку-т напоролся! – сказал он и показал Иннокентию наручные часы с ремешками. – Германские! Буквы-то вона, не наши! И тикают, слышь?

Аркадий Иванович сидел у окна и смотрел, как мелькает лес, стоячие лужи в жёлто-серой выкошенной полосе отчуждения, стрелочники с поднятыми флажками, и улыбался.

После ночной атаки все командиры эскадронов отчитались. Потерь не было даже ранеными, пострадали немногие нижние чины, которые, когда перетаскивали газовые баллоны, тащили за вентиля, вентиля ослабли и слегка подтравливали, но больше чем одышка ни у кого ничего не случилось, утечку газа обнаруживали те, которые ползли следом, кто-то воспользовался противогазовыми масками.

Плантагенет имел удрученный вид, однако укорить его было не за что, в пропаже Клешни он если и был виноват, то косвенно.

Щербаков, собравший рапортички, поднялся из блиндажа наверх и сразу спустился.

– Клешню… извините, Аркадий Иванович… Павлинова привели, – сказал он.

– Пусть заходит. – У Вяземского отлегло на душе.

– Он не может, Аркадий Иванович, он ранен в ногу, а тут круто, – Щербаков показал на лестницу, – не спустится…

– Я сам поднимусь, – сказал Аркадий Иванович.

Наверху Павлинов опирался на костыль, и за ним стоял доктор Курашвили. У Павлинова была разбита рожа, распух нос и почти не было видно глаз, нижняя губа отекла вместе с подбородком, смотреть на него было и смешно и жалко.

– Виноват, господин полковник, – начал шепелявить он, с трудом двигая оплывшим лиловым лицом.

– Кто это вас так, немцы?

– Нет, господин полковник, свои…

Вяземский удивился:

– Когда успели? – Ему было ясно, что денщику свои такого участия в атаке могли не простить. – Сейчас, что ли?

– Нет, ваше высокоблагородие, ночью, когда выполз…

– Как это?

– Приняли за германского лазутчика, не разобрались, темно было…

– Господин полковник, – промолвил Курашвили, – может быть, продолжите у меня в лазарете? Там не так круто, и ему всё равно туда…

– Есть что сказать? – поглядывая на обоих, спросил Вяземский.

Клешня кивнул.

Из лазарета Курашвили ушёл, вместо него зашёл Щербаков.

– Говорите, Павлинов, что вы хотели?..

– Подкрепление у немца…

– Откуда знаете? – спросил присевший рядом Щербаков, он отвечал за сведения по разведке.