Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынчеВарвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно честиприписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и тагрубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. Аглавное, нынче-завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, moncousin, — сказала княжна, — прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть,а я под бонапартовской властью жить не могу.

— Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете вашисведения? Напротив…

— Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели выне хотите этого сделать…

— Да я сделаю, я сейчас прикажу.

Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться.Она, что-то шепча, присела на стул.

— Но вам это неправильно доносят, — сказал Пьер. — В городевсе тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… — Пьер показал княжнеафишки. — Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.

— Ах, этот ваш граф, — с злобой заговорила княжна, — этолицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этихдурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и какглупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался.Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по-французскизаговорила…

— Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, —сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.

Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию,а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе ивместе в радости ожидая чего-то ужасного.

На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал егоглавноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полканельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообщепредставлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер струдом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.

— Ну, продайте, — говорил он. — Что ж делать, я не могуотказаться теперь!

Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел,тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал,приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала,княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьерне ездил.

В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в селоВоронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом дляпогибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этотбыл еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государьписал графу Растопчину об этом шаре следующее:

«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipagepour sa nacelle d`hommes surs et intelligents et depechez un courrier augeneral Koutousoff pour l`en prevenir. Je l`ai instruit de la chose.

Recommandez, je vous prie, a Leppich d`etre bien attentifsur l`endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et nepas tomber dans les mains de l`ennemi. Il est indispensable qu`il combine sesmouvements avec le general-en-chef».

[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для еголодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобыпредупредить его.

Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобыон обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз,чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображалсвои движения с движениями главнокомандующего. ]

Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотнойплощади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Этобыла экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция толькочто кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстогочеловека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другойпреступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, былифранцузы. С испуганно-болезненным видом, подобным тому, который имел худойфранцуз, Пьер протолкался сквозь толпу.

— Что это? Кто? За что? — спрашивал он. Но вниманье толпы —чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках — так было жаднососредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему.Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желаявыразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губыего задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослыесангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, — для того,чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.

— Повар чей-то княжеский…

— Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся…оскомину набил, — сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то времякак француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценкисвоей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть напалача, который раздевал другого.

Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошелназад к дрожкам, не переставая что-то бормотать про себя в то время, как он шели садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал такгромко, что кучер спрашивал его:

— Что прикажете?

— Куда ж ты едешь? — крикнул Пьер на кучера, выезжавшего наЛубянку.

— К главнокомандующему приказали, — отвечал кучер.

— Дурак! скотина! — закричал Пьер, что редко с нимслучалось, ругая своего кучера. — Домой я велел; и скорее ступай, болван. Ещенынче надо выехать, — про себя проговорил Пьер.

Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшейЛобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве иедет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, иличто кучер сам должен был знать это.

Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему,все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночьедет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все этоне могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича,Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать времяподставам выехать на дорогу.