Гарпун дьявола - Тони Бранто

зачем люди делают больно друг другу. Но зачем губить своего сына ради другого сына, этого я не пойму до конца дней своих.

– Мисс Гилберт обрадуется, что её теория с волосами работает, – сказал я в сердцах. – Кампион был лысым и бессовестным. Но когда ты говорил с инспектором про Рассела? А главное, с какого перепугу он поделился этим с тобой?

– Он ничего мне не говорил. Кстати, у тебя свидание с Флорой. О дате, времени и месте уже как-нибудь сами договоритесь.

– Как? Ты говорил с Флорой? Когда?

– Утром, перед тем как взойти на борт. Я встретил её у входа в участок.

– Шизофреник!

– Она, кстати, была рада меня видеть, очевидно, надеялась, что я не один.

– Ты просто говнюк.

– Пустяки. Короче говоря, после моей пары слов о тебе она рассказала о том, что слышала на днях, когда носила инспектору какие-то папки с бумагами. У него в кабинете был служащий банка. Инспектор подозревал Рассела в незаконном обогащении, но не мог ещё точно связать концы с концами. Тот банковский тип говорил про суммы, что поступали почтальону ежемесячно в одни и те же числа. Это всё, что Флора успела услышать.

– Цветочек не проста, – хмыкнул я.

– Я думал, что деньги Расселу платили Макэвои. Но сегодня Ровена сообщила, что это не так. А пока мы шли с тобой к Расселу, я понял, откуда у него доход.

– А зачем ты просил моего старика показать семейный альбом Кампионов?

– Искал доказательства.

– Какие?

Адам вздохнул.

– Я уже говорил, Макс, что слишком много свидетелей драмы, но никто ничего не говорит, пока не вытянешь. Твой дед был хорошим другом при жизни Кампиона, и даже после его смерти остаётся верным другом. Он всё ещё хранит тайну.

– Ещё одна тайна?

– Не ещё одна, а всё та же. Тайна Кампионов. Твой дед хранит её, потому что уважает друга. Но если он ничего не расскажет, то мы вряд ли продвинемся. И я, честно говоря, даже не знаю, что должно произойти, чтобы это убедило твоего старика помочь нам.

Мы поняли, что прошли вересковую дорожку, когда тьма превратилась в сумрачную синеву. Справа показались далёкие огни над нашим домом и магазином, а слева громоздились несколько валунов, скрывавших дорогу к лавке свиданий.

Адам притормозил и подошёл ближе, чтобы видеть моё лицо.

– Нужно кое-что прояснить, – сказал он, как всегда наплевав на моё недоумение. – Ступай к лавке, я скоро приду.

Я обошёл камни и побрёл по узкой тропинке к выступу перед маяком. Странно теперь сюда приходить, думал я. Сколько раз я мечтал, как сижу на ней с Джуди, держу её за руку или обнимаю. Обычная лавка – сейчас я едва мог её различить. Я присел и стал ожидать своего приятеля. Минут десять или двадцать я отсиживался на холодном дереве, и, когда впервые окликнул Адама, никто не отозвался мне в ответ.

Я встал и решил направиться домой, как вдруг услышал осторожные шаги. Они приближались ко мне и на шаги Адама не были похожи.

Я стал вглядываться во тьму, пока не узнал знакомый силуэт. Это был тот, кто шёл за нами сквозь мрак и вторил нашим шагам. Вернее, та.

Мы вместе присели, я сел прямо, расставив ноги так, чтобы ко мне не придвинулись близко, и наклонился вперёд, опершись локтями о колени, закрываясь от собеседника ещё больше. Джуди присела боком, повернувшись в мою сторону, и после пары минут напряжённого молчания заговорила первой:

– Помнишь, как в детстве вы ловили здесь мяч?

Я кивнул, но она этого не увидела. Получилось, что я вообще не ответил ей. Но она продолжала:

– Ты стоял здесь, а Адам – в маячной комнате, и вы перебрасывали мяч друг другу. Потом он обязательно падал в пропасть, и вы перебрасывались тем, что было на маяке, пока ничего не оставалось. Вы спускались, собирали вещи и несли их обратно через две сотни ступеней.

Я вновь молчал.

– Я тогда очень хотела к вам, но девчонок в свою компанию вы не допускали. Я заливалась слезами, хотя забывала об этом на следующий день. Сейчас мы помним, что было вчера и позавчера, и приходится не забывать, что правила игры стали жестче. Мы не знали, что дальше будет так непросто.

Я почувствовал, как она коснулась моей руки.

– Ты ещё здесь?

– Как и много лет назад, – сказал я.

– А меня давно уже здесь нет. Я решила, что опротивела тебе, как и себе.

– Это не так.

– Кажется, что я умерла. Как Патриция.

Я промолчал.

– Адам сказал, что ты не читал Ремарка, – Джуди тихо вздохнула. – Знаешь, что мне больше всего нравится в «Трёх товарищах»? То, что друзья Роберта приняли Патрицию в свою компанию, хотя они с ней были из разных слоёв общества. Три друга прошли фронт и вместе начали своё дело, и когда из мира роскоши к ним спустилась Пат, туда, где пахло шинами и ромом, Готтфрид и Отто её не отвергли. А когда Роберт спросил почему, то Готтфрид сказал: «Потому, что всё остальное дерьмо, Робби». Они видели, как сильно Роберт был влюблён…

Глубоко вдохнув, Джуди надолго задержала дыхание. Мне показалось, что так она старалась успокоить себя. Когда она выдохнула и вновь заговорила, голос её стал тише, а волнение будто улеглось.

– С нами всё по-другому. Мы – одного круга. Мы ведь все были равны, и все ходили босыми, и купались голыми, не имея представления, как наши тела могли разделить нас в будущем. Только потом я узнала, что у мужчин и женщин не только тела, но и судьбы разные. Мужчине можно быть гордым, это вызывает уважение. Гордость в женщине вызывает желание сломать её. Меня сломали как куклу бедность, люди, остров этот, с которого некуда деться. Поверь, мне было так же несладко, как и тебе, когда ты узнал, что я так дёшево пала.

– Откуда мне знать, дёшево или нет, – сказал я и тут же смутился от собственных слов.

– Верно говоришь. Я заслуживаю этого.

Я попытался понять, что чувствую, и произнёс:

– Это не значит, что ты мне опротивела.

– Мне очень жаль, что ты узнал об этом. Можешь думать обо мне что хочешь. Можешь даже ненавидеть. Хотя, как у французов говорят, – тот, кто лжёт в любви, не заслуживает даже ненависти.

Я возразил:

– Слава богу, я не француз. И кстати, ты врала там, где любви не было.

– Ты не осуждаешь меня?

– Нет.

Я хотел ей сказать, что мне жаль её, сломанную, несчастную, стыдящуюся