Дождь в Париже - Роман Сенчин

Алина рассказывала так, будто сама, своими глазами наблюдала историю их жизни. Ясно, что много раз слышала ее в детстве, вспоминала сейчас как что-то близкое не только по крови, но и по времени.

«С братьями Катерины воевал, один раз его чуть в реке не утопили… Чудом сбежал – уздечка, которой руки связаны были, перетерлась. Родили семь детей, один маленьким умер. Он во Владимировке лежит. Еще один на войне погиб, в Белоруссии. А тут вот другие дети – Георгий, Анна Мартемьяновна… Остальные на новом. Моя бабушка, Валентина Мартемьяновна, младшая была, в позапрошлом году умерла. Жалко, что ты ее не знал. Она настоящая была».

Это «жалко» Алина произнесла так, что Андрей вздрогнул: словно они уже решили быть вместе, создать семью. А ведь еще и не целовались даже…

Да, его неприятно удивили ее слова, но потом, вечером, раздумывая о будущем, спросил себя: «А что, может, такая мне и нужна? Простая, без запросов, с полными розовыми икрами».

Привлекала и ее доверчивость. Даже на явные шутки и попытки розыгрыша реагировала серьезно, и Андрей тут же объяснял: «Я пошутил».

Обнимать ее, тащить к себе было стыдно, что ли. Как ребенка совращать.

У Алины была старшая сестра, Надежда, тоже работавшая продавщицей, но в хорошем месте – торговом центре «Агрокомплекс», и брат Михаил. Брат жил на улице Подгорной, в своем доме, как и родители; у него, по рассказам Алины, была целая свиноферма внутри ограды. Ну то есть несколько десятков свиней, которых он с женой откармливал, продавал мясо на рынке. Откормом свиней занимались и родители Алины, и она сама…

После месяца с лишним их свиданий-прогулок она пригласила в гости.

«У отца день рождения, и как раз познакомитесь, – добавила. – Они давно про тебя интересуются. Только оденься, пожалуйста, традиционно».

«Хм, “Маленькую Веру” напоминает…»

Алина настораживалась:

«А?»

«Нет-нет. Приду, конечно».

Тот день был будний, поэтому пришлось взять на работу брюки, белую рубашку, пиджак. В подарок купил Алининому отцу набор туалетной воды, крема для бритья, после бритья… Не хотел волноваться, но волновался и пару раз чуть не закосячил с крепежами стеклопакетов. После смены торопливо стал переодеваться: время поджимало.

«Ты чего, опять женихаешься?» – хмыкнул Паха.

«Кажется, да». – Андрей хотел ответить легко, но получилось почти строго.

А Паха, моментом тоже став строгим, кивнул:

«Давай, давай. Надо».

С улицы дом Шаталовых, обитый зеленой вагонкой, казался обычным, не таким уж большим и капитальным. Но со стороны двора вагонки не было, и Андрея поразили нереально толстые бревна.

«Кедрач, – уловив взгляд гостя, еще не поздоровавшись, гордо сказал отец Алины. – Мой дед, когда сюда переселился, строил. Скоро восемьдесят лет избе. Нарочно здесь строились, у берега: бревна-то по воде сплавляли с верховья. Такие никакими упряжками не потаскаешь».

Андрей уважительно покивал и представился.

«Да наслышаны, наслышаны, – отмахнулся отец Алины, но не пренебрежительно, а как от чего-то излишнего. – Георгий Анатольич Шаталов, – и протянул руку. – Твои родители уехали, Алинка говорила».

«Давно. Они сами родом из Эстонии».

«Фамилия вроде русская – Топкины».

«Они русские, но родились там. Папа из старообрядцев…»

Отец Алины снова отмахнулся, но теперь-то уж с откровенным пренебрежением:

«А, теперь все из старообрядцев, староверов».

Андрей не стал доказывать, спорить… Георгий Анатольевич ему не то чтобы не понравился. Скорее, наоборот, вызывал симпатию своей кряжистостью, силой. Немного теперь таких. Но старость уже подступала к нему и вот-вот, через пять-семь лет, стиснет, выжмет и придавит к земле.

Потом было знакомство с матерью Алины, ее сестрой и сестриным мужем, тоже крепким, почти квадратным, кажется, из категории неудачливых, неразбогатевших новых русских; с братом Михаилом, его женой и двумя детьми в возрасте учеников начальных классов. Мальчиком и девочкой.

Всех по именам Андрей сразу не запомнил, но Михаила выделил. Сухощавый, с решительным, даже слегка безумным блеском в серых глазах. Первый его вопрос Андрею был таким:

«Местный рожак?»

«Что?»

«Здесь родился или из приехавших?»

«Строго говоря, из приехавших. Папа – офицер. С четырех лет здесь живу».

«М-м… – Михаил улыбнулся. – С четырех – это, считай, местный. Мы-то тут еще в дореволюцию корни пустили».

«Да, я знаю».

* * *

Лувр открылся неожиданно, когда Топкин решил, что снова заблудился, учесал не туда. Открылся сразу рядом, огромный, какой-то бездушный, мертвый… Серовато-желтые стены, свинцового цвета крыша. Ничего общего с Зимним дворцом, с которым Топкин по фотографиям привык его сравнивать.

Может, да наверняка летом он выглядел веселей, живым и теплым, а сейчас… Вспомнилось вычитанное в путеводителе, что Лувр изначально строили не как дворец, а как крепость. И хоть ту крепость давно снесли, что-то от нее осталось. Крепость власти, стены, за которыми укрываются короли и их тесное окружение.

Топкин мялся на тротуаре, почему-то боясь пересечь улицу, оказаться под этими стенами, разглядывал доступную глазу часть площади перед Лувром. Пусто. Лишь несколько фигурок. Но они не гуляют, а, скорчившись так же, как Топкин, стараясь уворачиваться от порывов ветра, куда-то семенят, трусят.

На этой стороне хоть какая-то защита – рядом теплые кафешки, магазины, – а на площади… Да, сначала надо согреться, а потом вступать туда, где странная и знаменитая стеклянная пирамидка, скульптуры, начало Елисейских Полей.

Заскочил в ближайшее кафе. С минуту стоял под горячими струями воздуха из кондиционера, крупно дрожа, сотрясаясь всем телом; только здесь, под этими струями, понял, как промерз. Зубы стучали, мышцы были стянуты, будто уменьшились в несколько раз, глаза слезились. В продутой голове постукивала одна короткая мысль: «На хрена такой отдых… На хрена…»

– Бонжу-ур, – произнес всю эту минуту наблюдавший за ним паренек в коричневом переднике.

Топкин пробормотал в ответ:

– Что, устал ждать, когда заказ сделаю? – а потом постарался улыбнуться. – Бонжур.

Прошагал к столику подальше от двери и окон. Снял влажноватую и все еще холодную куртку, уселся, пригладил волосы.

Официант положил перед ним меню. Толстенькую папку.

– Кофе. Американо, – не заглядывая в нее, сказал Топкин. И добавил, вспомнив: – Силь ву пле.

– Кафэ? – переспросил официант.

– Да. Американо.

Официант явно не понимал. Или не хотел понимать.

– Ну, тогда это… Капучино.