Последний ученик да Винчи - Наталья Александрова

— Кретин, зачем ты стрелял! — прозвучал знакомый голос. — Если она погибла, я закопаю тебя в одну могилу с ней!

— Азраил, она могла уйти! — отозвался второй человек и наклонился над Машей, обдав ее запахом крепкого дешевого табака. — Да нет, все в порядке! Она жива! — и сильные руки рывком подняли Машу на ноги.

— Твое счастье! — проговорил Азраил.

Девушку поволокли к машине.

— Что вам от меня нужно? — слабым, измученным голосом спросила она. — Как вы со мной обращаетесь!

— Ах, ну да! — прозвучал рядом с ней насмешливый голос Азраила. — Ведь с тобой нужно обращаться, как с особой королевской крови! Извини, я забыл!

Ее втолкнули на сиденье джипа. Азраил сел рядом, закатал рукав, обнажив Машину руку, и неожиданно в его руке появился шприц. Маша изумленно вскрикнула, попыталась протестовать, но игла уже вошла под кожу, и через несколько секунд все вокруг затянуло розовым колеблющимся туманом.

Дмитрий Алексеевич пожалел, что сел в эту машину. Старый «Форд» дребезжал, дверцы его грозили отвалиться, мотор кашлял, как старый курильщик, и то и дело норовил заглохнуть. Тем не менее лихой водитель выжимал из своего антиквариата сумасшедшую скорость, обгонял другие машины и при этом еще напевал марш из оперы «Аида».

Промчавшись мимо застывшей в темноте громады мечети, «Форд» резко развернулся и затормозил с душераздирающим скрежетом. Старыгин не сомневался, что при таком торможении от машины отвалится капот или мотор, но этого не произошло. Водитель обернулся и с какой-то странной интонацией проговорил:

— Приехали! Абд-аль-Касим!

Старыгин расплатился, дав щедрые чаевые, и выбрался из машины, с трудом справившись с проржавевшей дверью. Едва он ступил на тротуар, древний «Форд» резко сорвался с места и с дребезгом и грохотом исчез из поля зрения.

Наступила тишина, нарушаемая только негромким журчанием. Не верилось, что вокруг раскинулся многомиллионный город.

Старыгин пошел в том направлении, откуда доносилось журчание, и увидел открытую калитку в высокой беленой стене. За этой калиткой виднелся большой сад с прямыми широкими дорожками, в центре его — цветник, посреди которого журчал фонтан. Белые цветы светились в полутьме ночи, распространяя пряный аромат.

Неожиданно из тени под стеной выскользнула невысокая фигура. Старыгин попятился, но незнакомец стремительно подскочил к нему и прижал к левому боку блеснувший в темноте клинок. Сверкнув белками глаз, человек что-то яростно проговорил по-арабски. Старыгин уже мысленно простился с жизнью, но в последний момент, повинуясь внутреннему голосу, торопливо проговорил:

— Та, у которой тысяча лиц!

Незнакомца словно подменили. Он спрятал нож, угодливо склонился перед Старыгиным и проговорил на ломаном английском:

— Пойдемте, господин! Скоро начнется! Простите мою грубость, но вы знаете, как мы должны быть осторожны!

— Все верно, — кивнул Старыгин, разглядывая того, кто только что чуть не лишил его жизни.

Это был араб лет пятидесяти, со смуглым, изрытым оспой лицом и густыми, коротко подстриженными усами. Выпуклые глаза светились в темноте, как глаза ночного хищника.

Араб развернулся и вошел в калитку, сделав Старыгину знак идти следом.

Они быстро миновали ночной сад, полный свежести и благоухания, вошли в высокую дверь, покрытую тонкой изящной резьбой. За этой дверью оказался просторный холл, вымощенный цветной узорной плиткой и освещенный несколькими медными фонарями, укрепленными на кованых кронштейнах.

— Сюда, господин! — проговорил проводник и открыл низкую, окованную медью дверцу.

За ней оказалась лестница, круто уходящая вниз. Старыгин на секунду задержался на верхней площадке, подумав, не делает ли он большую ошибку, следуя за этим подозрительным человеком. Впрочем, если бы тот хотел убить его, он мог бы сделать это раньше, на улице перед входом в сад…

— Идемте же, господин! — окликнул его проводник. — Скоро начнется!

Старыгин быстро зашагал по лестнице.

Вскоре она закончилась, и начался длинный сводчатый коридор, по сторонам которого виднелись многочисленные темные помещения.

Судя по всему, Дмитрий Алексеевич оказался в большом подвале под одним из старинных каирских дворцов.

Проводник уверенно шел по коридору, изредка сворачивая то в одну, то в другую сторону. Было видно, что он очень хорошо знал дорогу. Старыгин пытался запомнить все эти повороты, но очень скоро сбился и понял, что без провожатого он отсюда не выберется.

Наконец, проводник остановился перед высокой запертой дверью, обитой чеканной медью. Он несколько раз ударил в дверь подвесным молотком, отчего под сводами подвала раскатился густой долгий звук.

Возле двери стоял открытый шкаф с резными дверцами черного дерева. В этом шкафу висели несколько длинных черных плащей с капюшонами. Повинуясь все тому же внутреннему голосу, Старыгин протянул руку, взял один из плащей и надел его, низко опустив на лицо капюшон.

Гулкий звук от ударов проводника затих. Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий широкоплечий человек в таком же, как у Старыгина, черном плаще с капюшоном.

— Кто стоит на пороге? — произнес он по латыни.

— Перевозчик душ! — отозвался на том же языке проводник.

— Принимаю от тебя заботу об этой душе! — проговорил человек в плаще и отступил в сторону.

Старыгин склонился, чтобы его лицо не было видно из-под капюшона, и вошел в дверь.

За ней оказался огромный, ярко освещенный зал, похожий то ли на бальный зал дворца, то ли на внутреннее помещение собора. Каменные стены покрывала тонкая, удивительно искусная резьба, на высоте более десяти метров вдоль стен проходила узкая деревянная галерея. Окон в этом зале не было, но в противоположной от входа стороне находился огромный витраж, подсвеченный изнутри тусклым красноватым светом. Витраж изображал изогнувшееся перед прыжком чудовище — полуящерицу, полузмею, покрытого сверкающей чешуей монстра со второй, маленькой головой на хвосте. То самое чудовище, которое было изображено на картине в Эрмитаже.

Обе пасти монстра были приоткрыты, и из них высовывались два красных раздвоенных языка. Чудовище смотрело, кажется, прямо в глаза вошедшему в зал Старыгину, и в этих глазах читался весь ужас, вся ложь, весь бесконечный цинизм мира… Дмитрию Алексеевичу показалось, что он заглянул в ад.

Изображенное на витраже чудовище так привлекло его внимание, что он не сразу заметил наполнявших зал людей.

Их было много, наверное, несколько сотен, но огромное помещение вмещало всех, и каждый человек здесь держался обособленно, самостоятельно, никто не разговаривал, все сторонились друг друга, как будто каждый хранил свою собственную страшную или постыдную тайну. И при том, что они не разговаривали друг с другом, зал наполнял ровный, неумолчный гул, как если бы каждый человек безостановочно говорил сам с собой или повторял одну и ту же нескончаемую молитву.