Хозяин лета - Дмитрий Могилевцев

В полдень Шеин по-прежнему сидел в своем кабинете, глядя в открытое окно. Странно, но он чувствовал себя очень спокойно и уверенно. Он уже не боялся. Ничего. Время бояться прошло, сейчас нужно было лишь выживать – или умирать.

Стрельба доносилась отовсюду. Уже возвратились группы, отправленные арестовывать. Уже все те, кого сумели найти и схватить и не убили при попытке бегства, были заперты в камеры подвальных этажей. Но среди них не оказалось тех, кого Шеин прежде всех хотел видеть насмерть перепуганными, полуодетыми, вытащенными из постели, запихнутыми в сырой, пропахший мочой и гниющей кровью подвал. Бессильными – в его, Шеина, власти. Не было почти никого из ближайшего президентского окружения. Взяли даже министра иностранных дел, бывшего в имперские времена прямым начальником генерала. Но из верхушки «эскадрона» и личной президентской администрации – никого. И почти никого из верхушки МВД.

Не было связи ни с кем из посланных в президентскую резиденцию, откуда по-прежнему доносилась стрельба. Почти никто не вышел из затопленных городских подземелий, и собственные комитетские подземные этажи едва успели спасти, перекрыв водонепроницаемыми переборками. Ожесточенный бой шел в подвалах республиканского комитета. Наземную часть их особняка захватили неожиданно быстро. Там почти никого не оказалось – все ушли вниз, к спецбольнице, складам и архивам.

После того как пытавшийся пробиться в район президентских дач патруль повернул назад, потеряв машину и трех человек, Шеин пустил в ход свой последний городской резерв, танковый батальон, ожидавший на юго-западе за кольцевой. В одиннадцать командир доложил, что развернулся для атаки. В четверть двенадцатого связь прервалась.

Генерал Шеин прождал до двух, слушая невнятные рапорты своих сбитых с толку «коммандос». В пять минут третьего в его раскрытое окно влетела очередь, сбившая люстру и расколовшая полутораметровую китайскую вазу в углу. Возникшие из ниоткуда, сгустившиеся из полуденного жаркого морока люди в черных комбинезонах и масках, действовавшие умело и слаженно, проникли сквозь помещения управленческого клуба в самое здание Управления и принялись вычищать коридор за коридором, комнату за комнатой, продвигаясь к генеральскому кабинету.

Что ж, план учитывал и такое. В здании на этот случай оставалась боевая группа. Кроме нее, вместе с возвратившимися под генеральской рукой было больше двух сотен человек. Шеин вынул из сейфа «краб», надел бронежилет и сам возглавил контратаку. Нападавшие работали как единый отлаженный механизм, яростно и с безукоризненной точностью: вышибали двери, швыряли гранаты и дымовые шашки, полосовали очередями. Выбить их стоило дюжины трупов и почти полусотни раненых. Нападавшие оставили в коридорах всего семерых. В одном из них опознали «зскадреро», и Шеин подумал, что последние резервы пустил в ход не только он.

В перестрелке на лестничной клетке девятимиллиметровая автоматная пуля раздробила второму шеинскому заму бедренный сустав и пробила мочевой пузырь. Зама уложили на стол в ближайшем кабинете и вкатили дозу морфия. Зам перестал кричать и, вцепившись в шеинское плечо, прошептал:

– Наконец-то. Наконец. Теперь всё. Теперь точно всё.

– Лежи тихо, – сказал ему Шеин, – не шевелись, сейчас носилки принесут.

– Пиночет недоделанный, – прохрипел зам. – Теперь всем хана. Всем. Батька твоими руками всех недобитков вроде тебя искрошил. Взял на понт, как дешевого фраера. Но я подыхаю спокойно – слышишь, ты, сволочь фашистская? Потому что ты, сука кровавая, сдохнешь вместе со мной. Я сделал, что мог, – чтобы ты и вся твоя кодла быстрее передохли. И чтобы не отравили всё вокруг, подыхая.

– И что же ты сделал? – спокойно спросил Шеин.

– Сам узнаешь. – Зам попытался рассмеяться, но не смог, из глотки вырвалось только хриплое бульканье. – Узнаешь! Ты ж сдашься, ты ж попытаешься спасти свою шкуру, выкрутиться. Тогда и узнаешь. Сука. Тебя вобьют в грязь, как чумную крысу.

Шеин достал пистолет:

– Если ты скажешь, что сделал, твоя смерть будет скорой.

Но зам закрыл глаза и ничего не ответил.

– Хорошо, – процедил генерал. – Все – вон.

Когда в кабинете не осталось никого, кроме Шеина и лежащего на столе зама, генерал сказал:

– Ты ошибаешься – мы выиграем. Мы уже выиграли. Город – наш. Ты мог бы стать моим министром обороны. Или культуры – ты всегда питал слабость к дешевым спектаклям. А сейчас – ты останешься подыхать на этом столе. Умирать с пробитыми потрохами ты будешь долго. Очень долго и больно. Действие морфия кончится через полчаса, и больше тебе не даст никто.

Шеин вышел, закрыв за собой дверь на ключ.

Генерал солгал. С каждым часом становилось яснее, что Город ускользает из его рук. В начале пятого ему доложили, что из отправленных из лагеря фур до места назначения дошли только две, а выгруженных людей накормили и отпустили. Несколько пустых фур нашли брошенными по обочинам дорог. Оба полка спецназа, вопреки приказу, вдруг начали двигаться на юг, огибая Город. Связь с ними пропала. Равно как и с теми, кто блокировал выезд из Города с востока, со стороны лагеря. Группа, державшая телевидение, едва отбила нападение, потеряв половину своих. В ответ на просьбу о помощи Шеин приказал им заминировать передатчики генераторы.

Просьбы о помощи шли со всех сторон, даже с главного канализационного коллектора. Враги возникали неожиданно – швыряли гранаты, стреляли – и столь же стремительно исчезали. По рации докладывали о каких-то танках и непонятных спецназовцах в касках с рожками. Генерал накричал в трубку на докладывавшего: какие, к черту, каски с рожками? У него что, галлюцинации? Тот притих, а потом добавил, что у них уже последний выстрел в РПГ, и скоро танки будет держать нечем. «Да что вы, вовсе свихнулись? Какие танки?!!» – заорал Шеин в трубку, откуда в ответ донесся сухой перестук очереди.

К вечеру городское небо, исполосованное пулями, закрытое обвисшими, серыми облаками, разродилось песчаной бурей. Сперва накатила духота, страшная, спертая, мертвящая, но разрешилась она не холодом ливня, а жарой еще пуще, точно у раскаленной чугунной печи выдернули заслонки, выпустив придушенное пламя. По стеклам застучало, ударило мелкой россыпью, завыл ветер. Генеральским ушам он показался далеким, слитным ревом сотен моторов.

Буря выбивала стекла и сдирала флаги. Кузнечными мехами раздула пожар в медленно обваливающейся президентской резиденции. В ее коридорах еще стреляли. Вихрь разорвал в клочья и унес ленивую гарь с многотонных почернелых, искореженных скелетов, оставшихся от последнего генеральского танкового батальона. Засыпал песком глазницы трупов и выгнал с улиц живых. Снова заглушил всякую связь.

Генерал, не снимая бронежилета, сидел в своем кабинете, когда вдруг зазвонил телефон. Шеин снял трубку и вздрогнул, услышав голос – знакомый слишком хорошо, картавенький, вульгарный, подгрублявший слова, словно вываливавший их из набитой гнилью пасти.

– Генерал, кончай бодягу, – сказал голос.