Избушка на костях - Ксения Власова

точно булыжник, чувством?

– Говоришь про свободу, а сама оковы протягиваешь, – мрачно буркнула я. – Не сходится одно с другим.

Яга тихо рассмеялась. Ее смех колокольчиками разнесся по разгромленной избушке и взметнулся ввысь через дырявую крышу. В проеме пронеслась стайка птиц.

– Да нет, девонька, они всегда рука об руку идут. – Она помолчала, а затем беспомощно дернулась вперед-назад, точно хотела подойти ко мне снова, но передумала. – Ну, удачи тебе. Свидимся еще!

Ее слова повисли в пустой избе то ли сладким обещанием, то ли горькой угрозой. Распахнулась чудом оставшаяся на петлях дверь, впуская в полутьму сеней солнечные лучи. Они золотыми стрелами разбежались по бревенчатым стенам и зайчиками заплясали по дощатому полу. Яга мелькнула в проеме, на миг прикрыв своей спиной чистое светлое небо, а затем исчезла. Растворилась в окружающей зелени, точно ее никогда и не было.

Я перевела взгляд на Тима и дрожащей рукой коснулась его смертельно бледного лба. Уже не таясь, завыла раненым зверем и склонилась над телом того, кого любила всем сердцем.

Эпилог

Солнце путается в твоих темных волосах, рассыпается по толстой косе золотой пыльцой. День выдался жаркий, но с реки ветер несет холодный запах воды. Солнце уже давно в зените, и его обжигающие лучи бегут по зеленой листве пышной яблони. В густых ветках проглядывают сочные красные плоды. Их наливные бока чуть золотит яркий дневной свет.

К дереву привязан Ветерок. У его седла наплечный мешок с нехитрой снедью и бурдюк с водой. А прямо под яблонькой, в ее спасающей от зноя тени, сидишь ты и глядишь на старую, заросшую травой могилку. Твои руки в волнении сжимают деревянную куколку, которую ты впервые за долгое время сняла с груди.

– Я пришла, матушка, – тихо говоришь ты, и ветер подхватывает твои слова, доносит их до самой верхушки яблони, где свила гнездо пара надоедливых галок. – Не знаю зачем, ведь ответы я уже нашла. Дорого с меня взяли за них, но цену было не сбить.

Я замираю напротив твоего лица робким ветерком и ласково глажу щеку. Твои зеленые глаза темнеют, точно листва после дождя. Между бровями я замечаю морщинку, которой прежде не было.

– Возвращаю тебе, матушка, твой подарок. Преподнесла ты мне его тайком, без спроса. Верю, что желала лишь добра, пыталась позаботиться перед смертью, но…

Твой голос прерывается, с губ слетает всхлип, затем еще один и еще… Вскоре ты горько плачешь, спрятав мокрое от слез лицо в ладонях. Твои ссутуленные плечи вздрагивают, и я жалею, что не могу тебя обнять. Не могу даже напомнить о себе, ведь страх – это совсем не то, что сейчас уместно испытывать.

Где-то в ветвях беззаботно поют птицы. Ветерок, пасущийся у яблони, вскидывает голову. Целое мгновение он всматривается в меня, будто узнавая, а затем негромко пофыркивает. Я нежно касаюсь пушистого носа, и ноздри коня чуть раздуваются. Он нетерпеливо бьет ногой, а затем трясет гривой. Я оставляю его в покое и возвращаюсь к тебе. Ведь именно затем вырвался ненадолго из оков бренного тела. До боли хотел взглянуть на тебя снова.

– Я принимаю твой дар, – шепчешь ты, убирая ладони от лица. Твои глаза покраснели от слез, мокрые дорожки на щеках сверкают в лучах солнца. – Не понимаю, как ни силюсь, матушка, но принимаю. Знаю, ты искала мне лучшей доли. Отняв у меня выбор, не желала зла…

Ты снова плачешь, а мне не остается ничего иного, как просто смотреть и ждать. Твоя безграничная любовь к матери, прежде превозносившая ее до небес, чуть потускнела. Обида не отобрала сердечную привязанность, но заставила смотреть на мир трезвее. Теперь ты знаешь, что твоя матушка была не только ведьмой, но и человеком. А значит, как и все, в чем-то заблуждалась. Ее ошибки, точно разложенные грабли, ударили тебя по лбу, оставив после себя болезненные шишки.

– Я люблю тебя, – шепчешь ты и, вытерев глаза, кладешь на поросший травой холмик деревянную куколку, пробывшую мне пристанищем совсем недолго. – И благодарю за все, что ты сделала ради меня.

Ты медленно встаешь с коленей. Одно из яблок, сорвавшись с ветвей, приземляется на твою макушку, и ты громко охаешь. Трешь ушибленное место, внимательно оглядываешь упавший плод и, подумав, наклоняешься, чтобы поднять его. С ним в руках подходишь к Ветерку и с трепетом прячешь матушкин гостинец в мешок. На твоих губах мелькает улыбка и тут же пропадает, стоит за спиной раздаться волчьему порыкиванию.

Ты резко оборачиваешься, юбка сарафана взметается, оголяя босые ноги. Перед тобой, угрюмо склонив косматую голову в поклоне, стоит человек в зверином обличье.

– Княжич? – прозорливо спрашиваешь ты и хмуришься. – Зачем пришел?

Волк снова рыкает, но ты его не понимаешь. Не знаешь, что он выполнил наказ Яги – помог любимому младшему сыну князя достать жар-птицу. Теперь нетерпеливый княжич жаждет стрясти с тебя должок. Не так важно, что обещание дала Яга. Вас с ней связывает общая ворожба, нить которой тянется еще с твоей матушки. И раз Яге и дела нет до княжича, то он в своем праве требовать расплаты с тебя.

– В лес беги, – советуешь ты, еще не зная, какими узами скреплена с неуступчивым княжичем. – В избушку. Я тебе в колдовстве не помощница.

Волк скалит зубы, но не трогает тебя, когда ты проходишь мимо. Постояв немного под яблоней, упрямо трусит за тобой следом. А ты, покачиваясь на спине у Ветерка, направляешься в Китеж-град – к княжичу Алеше, обещавшему хлеб и кров. Больше идти тебе некуда, и ты уверенно несешься к городу на воде, над которым уже сгустились темные тучи надвигающейся беды.

Я любуюсь тобой еще немного, а затем ласковым касанием ветра целую твои теплые губы и растворяюсь в тебе, сливаясь с ударами твоего сердца.

Как бы ты ни тосковала по мне, но теперь я ближе, чем когда бы то ни было. Я полностью и всецело твой.

Навечно.

* * *

Яга врывается в избушку, точно ополоумевшая лиса в курятник. Хлопает дверью, громко топает, переругивается с костяными стенами. Кощей переглядывается с высунувшимся из-за печки домовым, и последний торопливо прячется за еще теплый угол. Кощей тяжело вздыхает, отодвигает в сторону недопитый чай и готовится к буре.

– Жива Василиса-то? – с затаенным страхом спрашивает он, будто невзначай. А у самого сердце кровью обливается. – Иль сгубили мы девчонку?

– Жива, – не скрывая облегчения, отвечает Яга. – Выкарабкалась девонька, смогла свою силушку обуздать.

Кощей широко улыбается. У него на щеках появляются ямочки, делающие его еще моложе, чем он выглядит. По трапезной летит мелодичный звон браслетов, когда Кощей радостно запускает в светлую гриву волос растопыренную пятерню.

– Не только свою ведь, но и водяным щедро подаренную.

Яга мрачнеет, улыбка на ее губах медленно гаснет, точно солнце в надвигающейся ночи.

– Водяной всегда скупостью славился. Коли что-то дает, то не просто так. Никак должок вернул Красну Солнышку.

Кощей внимательно смотрит на Ягу. Внутреннее чутье уже подсказывает: быть беде. Что-то его душенька уже решила, что-то весьма опасное и, пожалуй, болезненное.

– Ну а нам-то что с того? – с нарочитой беззаботностью говорит Кощей, искоса поглядывая на Ягу. – С нас как с гуся вода, верно?

Ведьма молчит так долго, что не выдерживает даже пугливый домовой. Его любопытный нос чуть высовывается из-за угла печки и принюхивается. Беда – она ведь по-особому пахнет.

– Подумала я тут… – Яга садится на лавку напротив Кощея и, положив локти на скатерть-самобранку, наклоняется вперед, но в глаза друга не смотрит. – Устала я быть ополовиненной…

Кощей замирает. На его губах намертво застывает улыбка – глупая, неестественная. В зеленых глазах мелькает понимание. Домовой торопливо ныряет за угол печки и горестно кряхтит уже оттуда.

Ворон, заглянувший в окно, ловит последние слова хозяйки и с испуганным карканьем исчезает в глубине двора.

– Душа моя, – с щемящей нежностью говорит Кощей, обхватывая ладонь Яги своею, – ты же знаешь, я на все готов ради тебя.

Яга кивает, на ее лицо набегает тень. Она осторожно убирает руку и принимается пальцами обводить замысловатые узоры вышивки скатерти.

– Не думала я, что к этому все придет, но…

– Тш-ш-ш…

Кощей, подавшись вперед, прикладывает палец к губам Яги. Смятение внутри него уже улеглось, оставив после себя лишь легкую тоску по несбыточному.

Какое-то время они молчат, боясь обронить лишнее, сделать друг другу только больнее. Запах скорой