Шарм - Трейси Вульф

люблю его.

– Да ну? В самом деле? – спрашиваю я, повернувшись к ней лицом. – Ты была знакома с ним две недели. Две недели. А мы с тобой вместе уже больше года. И все это время мы были только вдвоем – только ты и я. Так неужели эти две недели в самом деле важнее для тебя, чем все то, что нам пришлось пережить?

Я никогда не прыгал с парашютом, но сейчас, когда я жду ответа Грейс, мне кажется, что при прыжке с парашютом я, наверное, чувствовал бы себя точно так же. Я по своей воле выпрыгнул из совершенно исправного самолета и теперь камнем несусь к земле, надеясь, что какая-то тонкая нить чудесным образом раскроет магический купол, который спасет меня. Это ужасное чувство.

– Я не знаю, – шепчет она.

И, честное слово, я слышу, как все мои кости разбиваются вдребезги, когда я ударяюсь о землю.

– Ты не хочешь знать.

– Может, ты и прав. Может, и не хочу.

Вот и все.

Я передвигаюсь на мою половину одеяла и говорю себе, что так будет лучше. Лучше подавить в зародыше те дурацкие чувства, которые я испытываю с недавних пор. Так проще.

– Спокойной ночи, Грейс, – тихо говорю я.

– Спокойной ночи, – шепчет она.

Никогда еще три фута, разделяющие нас, не казались мне больше похожими на сотню. И между нами лежат обломки фантазий о будущем, которого у нас никогда не могло быть.

Глава 65

Живи и беги

– Грейс –

Проснувшись, я вижу, что Хадсон уже встал.

Он переоделся в джинсы и футболку, которые я вчера выстирала в речке, хотя они и выглядят еще немного влажными. Его футболка очень заметно обтягивает его бицепсы и мышцы на спине.

Не то чтобы я на них смотрела, конечно, нет, но, когда кто-то выглядит как Хадсон, это трудно не замечать.

– Сколько времени? – спрашиваю я, встав на ноги. И понимаю, что он не сказал мне «доброе утро», как он делает это обычно.

Он смотрит на свои часы, но не на меня.

– Час.

– Час дня? – Как я могла проспать почти двенадцать часов? Я же никогда не сплю так долго.

– Да. – Он чертит что-то на земле для Дымки – надо думать, крестик или нолик.

– А в какое время… – Мой голос пресекается, когда я наконец начинаю ясно осознавать напряжение, возникшее между нами вчера вечером, и неловкость, разделяющую нас сегодня.

– Мы сможем выйти из пещеры часов в шесть или в семь, – отвечает он, и в его голосе не звучит обиды. И никаких следов горечи или злости, которые могли бы возникнуть после вчерашнего разговора.

Но он так ни разу и не взглянул на меня. И в его голосе отсутствует теплота. Мне не хватает ее – что нелепо, ведь я никогда не обращала на нее внимания, пока она не сошла на нет.

– Кто выигрывает? – спрашиваю я, подойдя к огню и увидев, что они и впрямь снова играют в крестики-нолики. – Если, конечно, можно задать этот вопрос.

– Дымка выиграла на пять игр больше.

– Это всего или только за сегодняшний день? – подначиваю его я.

– А не все ли равно? – отвечает Хадсон, даже не подняв головы.

Его тон вежлив, но все равно действует на меня как пощечина. Вряд ли он этого хотел, но, если процитировать этот его вопрос, не должно ли мне быть все равно, если я чувствую себя так, будто он меня ударил?

– Я переоденусь, – принужденно объявляю я и, взяв одежду с того места, где она сушилась, торопливо выхожу наружу.

Я сделала это сама, говорю я себе, натягивая на себя влажные джинсы. Я сказала, что хочу быть с ним честной – но я была не совсем честна. Я не могла быть с ним полностью честной.

Я надеваю футболку и кроссовки, бормоча себе под нос что-то насчет мужского упрямства. Я по-прежнему люблю Джексона. И точно знаю, что так будет всегда. Любить его легко и всегда было легко.

Я не понимаю, какие чувства я начинаю испытывать к Хадсону – но знаю, что это непросто.

Он необуздан, непредсказуем, у него тяжелый характер – и он меня пугает.

А я еще не готова к такому. Разве это преступление?

Вот я и сказала то, что сказала, и, похоже, сломала то, что начинало зарождаться между нами, что бы это ни было. Я не хотела этого делать, но мои намерения не имеют значения. Важно только то, что я причинила ему боль, хотя совсем не желала того.

Но теперь я даже не могу извиниться. Ведь он воздвиг вокруг своих чувств громадную стену.

Я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить нервы, и возвращаюсь в пещеру, чтобы пообедать. Однако я встречаю с его стороны такую вежливость, что мне хочется рвать на себе волосы.

В конце концов я оставляю попытки добиться от него какой-нибудь иной реакции и, улегшись на одеяло, достаю телефон. Когда мы оказались в берлоге Хадсона, я каким-то чудесным образом обнаружила там зарядку, но я понятия не имею, как заряжать телефон в этом мире, так что он был выключен, чтобы сохранить заряд. Но сейчас, по-моему, самое время пожертвовать процентом батарейки, и я начинаю рисовать в приложении-раскраске, которое скачала, еще когда находилась в Кэтмире.

Это не самое увлекательное занятие, но сойдет для разнообразия. К тому же так мне не надо разговаривать с Хадсоном, что хорошо, ведь сам он за весь день не сказал мне ни слова, если не считать ответов на мои вопросы.

Видимо, вселенная все-таки на моей стороне, поскольку заряда аккумулятора моего телефона оказывается достаточно, и без десяти шесть он все еще не истощился. У меня есть время, чтобы сложить кое-что в рюкзак до того, как мы отправимся в путь. Вообще-то почти всю работу берет на себя Хадсон, но я хотя бы могу разложить вещи в рюкзаке так, чтобы их вес меньше давил на него.

Затем, час спустя, я еще раз убеждаюсь, что лазанье по горам – это не легкая прогулка. Мне приходится держаться за Хадсона часами, пока он карабкается на уступы, а затем переносится по несуществующим тропам на скоростях, от которых у меня захватывает дух.

Да, я знала, что он двигается быстро, но теперь, когда он насытился и вернулся в форму, его скорость стала чуть ли не сверхзвуковой. А я при этом просто еду верхом на нем. То есть я и Дымка, которая все это время обвивает его бицепс.

Мы выдерживаем этот темп шесть часов подряд со всего лишь несколькими пятиминутными перерывами. Я знаю, что чем дольше мы будем оставаться на открытом месте, тем больше вероятность того, что нас поймают. Но это все равно выматывает.

Мы останавливаемся около полуночи, и я, сделав два шага, падаю ничком.

– Устала? – спрашивает Хадсон, и в этом вопросе слышится отголосок его прежнего сарказма, на который я не могу не обратить внимания – и с которым смиряюсь. Потому что за этот день я убедилась – единственная вещь, которая раздражает меня больше, чем язвительный Хадсон, это вежливый Хадсон.

– Думаю, важнее другой вопрос – почему не устал ты? – отзываюсь я. – Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь двигался так, как движешься ты, с тех пор, как мы покинули пещеру.

– Даже Джексон? – Как только он произносит это, по его лицу становится видно, что он пожалел о сказанном.

Но вчера вечером он сам сказал мне, что мы не должны прятаться от прошлого, поэтому я изо всех сил стараюсь говорить нормально, когда отвечаю:

– Да, даже Джексон. Твоя скорость просто уму непостижима.

– Лесть выиграла тебе дополнительные полчаса отдыха, – говорит он с легкой улыбкой, показывающей его ямочку.

– Если бы я подумала, что ты говоришь это всерьез, мне бы захотелось обнять тебя, – со стоном произношу я. – Если честно, думаю, сегодня я уже не могу идти дальше.

– Ты хочешь остановиться? – спрашивает он после того, как я выпиваю целую бутылку воды.

– Это решать тебе. Ведь это ты делаешь всю работу.

Секунду он смотрит на меня, словно пытаясь прочесть что-то по моему лицу. Затем говорит:

– Я бы предпочел продолжить движение. Мы уже близко от Адари, до него осталось примерно двадцать миль через последние из этих гор, если я правильно понимаю ту карту, которую дал нам Арнст.

Я смогу выдержать еще двадцать миль.

– Ну что ж, тогда давай продолжим.

Хадсон переводит глаза с меня на карту.

– Ты уверена, что хочешь этого? Или ты бы предпочла