Плоть - Дэвид Галеф

Элен оценивающим взглядом обводила комнату. Это была моя идея — пригласить Макса, с которым Грег был почти незнаком. Но идея взять с собой Элен целиком и полностью принадлежала Максу, хотя ее Грег не знал вообще. Но Грег был способен приспосабливаться к любым обстоятельствам. Он сразу же выяснил имя гостьи и представил ее гостям. По мере этих представлений ранг Элен повышался: от преподавателя музыки и любительницы пения до артистки. Она с достоинством кивала каждому следующему гостю, и на лице уютно, как мурлычущий кот на диване, устроилось донельзя довольное выражение.

Макс вел себя как полноправный собственник, как продюсер, представляющий на суд публики новую звезду. Не думаю, чтобы Элен это заметила. Если бы она обратила на это внимание, то ощутила бы раздражение. Есть разница между менеджером и импресарио, и эта разница касается умения отдавать должное искусству, ценить его достоинство. Макс играл роль импресарио, выходя из нее только в те моменты, когда оказывался в непосредственной близости от Элен — флюиды ее тела производили на него поистине странное действие. В этой непомерно вздутой груди, огромных оголенных руках было действительно что-то смутно угрожающее. Икры Элен походили на ножки рояля, втиснутые каким-то непостижимым образом в высокие сапожки, абсурдно изящные для ее необъятного размера. Когда она кивнула нам со Сьюзен, а потом повернулась к нам своим затянутым в платье задом, Сьюзен шепнула:

— Платье ей, наверное, застегивали плоскогубцами.

— Тсс.

Должен признаться, что эта женщина вызывала во мне трепетное, смешанное с ужасом благоговение. Но было и нечто другое, какое-то желание выставить ее в смешном виде, высмеять ее, ткнуть пальцем в ее толстое брюхо или увидеть, как трещит по швам ее платье. Думаю, такое же чувство бывает у человека, рассматривающего памятник: некоторые склоняют голову в благоговейном почтении; некоторые изо всех сил сдерживают желание бросить в монумент камень. Есть еще третьи, одержимые неизлечимой склонностью к передергиванию и иронии, — их при таком созерцании обуревают оба противоположных чувства. Что есть такого в толстой женщине, что буквально вопиет «ПНИ МЕНЯ!», когда она наклоняется?

Грег радушно суетился, ставя новые тарелки с зубочистками, наполняя бокалы и непрерывно тараторя. Среди нас было с полдюжины гостей, прямо не приглашенных, и Грег чувствовал себя обязанным занимать их всех беседой. Один раз зазвонил телефон, и Грег пошел на кухню, чтобы ответить. Он вернулся немного сконфуженный.

— Здесь есть кто-нибудь по имени Джейми? — спросил он.

В Юге, как и в телефонных сетях, есть что-то для меня полностью непостижимое. Каким-то образом неверное соединение номеров перешло к Грегу, и с тех пор кредиторы Джейми перестали нас тревожить.

Ближе к концу вечера Элен согласилась спеть. Для этого не понадобилось ее упрашивать — на самом деле, думаю, она давно к этому привыкла. Макс посовещался с Грегом, и в комнате освободили немного места для стереосистемы. Немного позже Макс шептался с гостями, добросовестно рекламируя певицу, как и положено импресарио. Он усадил Элен на диван, вручив ей бокал красного вина, и так как я оказался рядом, то мне, волей-неволей, пришлось о чем-то с ней говорить. Сидели мы теснее, чем принято у обычных собеседников. Элен своим весом создала в подушке дивана глубокий каньон, и я беспомощно скатился к ней по склону этого оврага, столкнувшись с ней на дне.

Поначалу она милостивым кивком дала понять, что заметила мое присутствие, но ничего при этом не сказала. Так как меня уже представили, я не мог протянуть ей руку и представиться снова. Я испытывал неловкое чувство оттого, что слишком интимно знал женщину, с которой ни разу в жизни не разговаривал. Я мог бы нащупать какую-нибудь нейтральную тему о погоде (капризная), о времени года (начало марта), об университете и его сплетнях (это было рискованно, так как я не знал, к какой партии принадлежит Элен). Сам не знаю, почему я испытывал такие затруднения и не мог начать болтать, ведь я уже больше трех лет прожил на Юге, где каждый ребенок знает, как поддерживать очаровательную беседу ни о чем. Но стоило мне посмотреть на эту сидевшую рядом со мной римскую царицу, как всякие глупости насчет ранней весны застывали у меня на губах. Моя попытка отодвинуться от нее привела к тому, что я увяз в расселине еще глубже; теперь и мои ребра оказались тесно прижатыми к ее покрытому теплыми подушками боку. Какая же она была мягкая. Мне явилась сумасшедшая мысль: она ничего не чувствует и заметит, что что-то не так, только если я наполовину окажусь под ней.

— У дивана Грега замечательно скроенные подушки, не правда ли?

Признаюсь, это было не слишком воодушевляющее начало, но отдайте мне должное — я констатировал почти очевидное; кроме того, мною овладела навязчивая мысль об упругих деформациях.

— Диван? — Слова были произнесены глубоким и мелодичным голосом, как будто предмет Греговой мебели был вступлением к арии. Она величественно вскинула брови.

— Мне кажется, что я мог бы утонуть в нем навсегда. Я хочу сказать, что на нем очень удобно. — При этом я изо всех сил постарался выбраться к спинке этого злосчастного дивана, но снова сполз вниз к обильным бедрам Элен.

Мы начали оживленно обсуждать, чем набивают подушки; она оказалась весьма сведущей в этом деле. В Японии, сказала Элен, подушки набивают сушеными бобами, в Индии люди подкладывают под голову деревянные поленья. Единственный достойный вклад в этот разговор я смог внести, пользуясь услышанным от Макса фактом, что иногда подушки набивают человеческими волосами. Элен предпочитала гусиные перья, на них просто восхитительно лежать. При этом она пожала своими молочно-белыми плечами, еще сильнее обозначив промежуток между грудями, похожий на бездонный провал в подушке дивана. При каждом дыхании эта масса вздымалась над животом, как мясистые белые облака над горным ландшафтом. Вид был головокружительный.

К моему счастью, ее позвали петь. Когда она встала, диван принял свою обычную форму и меня резким толчком снова выбросило на плоскую равнину. Сьюзен, которая до этого болтала с Элейн Добсон, встала и заняла освободившееся место, как только был объявлен номер. Скромная попка Сьюзен почти не повлияла на контур дивана. Она слегка подалась вперед и положила руки на колени — села как следует в добрых шести дюймах от меня. Настало время концерта.

Выступление Элен произвело неизгладимое впечатление и подвело вечеру черту. Как говорится, ничто не кончается, пока поет толстая женщина. На самом деле ее голос оказался не таким убедительным и сильным, как обещала ее фигура. Она выбрала Un bel di из «Мадам Баттерфляй» — драматичную, звенящую, сильнейшую арию. Временами казалось, что в теле Элен находится несколько маленьких женщин, заточенных под слоями плоти. Мэриэн говорила мне, что у нее было такое чувство, — вероятно, именно поэтому она до сих пор упорно сидит на диете.

Я оглядел комнату. Франклин Форстер рассеянно присутствовал, попеременно гладя то свою бороду, то волосы жены, как всегда сидевшей у него в ногах. Если есть граница между обожанием и унижением, то именно на ней находилась Джейн — словно арестованный подозрительный иммигрант. Лицезрение женщин Макса приводит мой ум в скабрезное состояние, и я от нечего делать стал думать, как выглядит половая жизнь Форстеров. Много ли Джейн действовала руками, или Франклин сам снисходил до ручной работы? Садилась ли она на него верхом, чтобы поберечь его больную спину, или эта поза казалась ему недостойной? Играла ли какую-то роль его патрицианская борода, или такое входило в противоречие с антисодомитским законодательством штата Миссисипи?