Плоть - Дэвид Галеф

Был он также и изрядным хамелеоном. С Мэриэн он вел себя как интеллектуал, как этакий художник manqué с чувственными порывами. Он льстил ее чувству собственного достоинства — до тех пор, пока ее не бросил. Для Холли он совершенно преобразился, превратившись в грубоватого мужика, не лезущего за словом в карман, в мужика, который стал ученым по чистой случайности. Именно в то время он начал носить ковбойские рубашки. С Элен он стал ценителем музыки, отполированным до полного совершенства. Он снова начал носить твидовые пиджаки. Поскольку же Макс действительно был эрудитом, то он многое знал об операх и романсах.

Я был в кабинете, когда в уши мне ударила оперная ария. Стереосистема Макса — пара динамиков «Айва», поставленных на ящик из-под молочных пакетов, — такой мощностью не обладала. Когда же за стеной перешли от Верди к Вагнеру, я понял, что поют живьем. Прошло еще несколько минут, и я услышал, как открылась дверь спальни.

— Простите, — услышал я извиняющийся голос Макса. — Я просто не могу наслушаться.

— Хочешь послушать еще что-нибудь из «Тристана и Изольды»?

— После антракта.

Последовал гортанный смешок. Вероятно, Макс сопроводил свое замечание подобающим — или, наоборот, неподобающим — жестом. Может быть, он, погладив ее руку, пощекотал ей шею? «Их надо щекотать, — говорил Макс, когда еще встречался с Холли. — Это самый простой способ установить физический контакт. Если они отстраняются, то это всего лишь уловка».

Смешок перешел в певучий вздох. Именно этого я и ждал. Сгорая от нетерпения, я встал и подошел к заветному отверстию, но замер, взявшись за проволочную затычку. Что, если они заметят? Что, если я попадусь? Но прощу ли я себе, если упущу такую возможность? Медленно, беззвучно, я вывернул затычку из отверстия. Звуки за стеной поминутно меняли тональность — Макс искал наиболее эффектную.

Я приник глазом к отверстию. Элен была в высоких кожаных сапогах, скрывавших ее непомерно толстые икры. Но зато Макс великодушно освободил ее от синей шелковой блузки. С непередаваемой скрупулезностью он аккуратно сложил ее и повесил на спинку стула. Потом он снова обернулся к Элен и положил руки на ее широкие плечи, под которыми высились две покрытых снежными шапками горы, с которых, словно горные ручьи, стекали голубоватые вены. Все было мягким и трясущимся, как будто Мемфисский театр отливал свои сопрано из желатина. Груди неизбежно рухнули бы в безбрежное море живота, если бы она расстегнула лифчик. Может быть, именно поэтому она, когда Макс завел руки ей за спину, направила их к верхнему разрезу черной бархатной юбки. Есть ли на свете что-нибудь более соблазнительное, чем звук расстегиваемой «молнии» на женской одежде? Бедра Элен были под стать всему остальному телу — пухлые, бледные и странно беспомощные без оков тесной юбки. Стали видны две объемистые подушки, беспощадно стянутые розовато-лиловыми трусами.

— Нет, — сказала она, когда Макс протянул руки к поясу трусов. — Нет. — Она взяла его руки и отправила их куда-то под разлив лилового цвета. — Еще ниже, — сказала она спустя мгновение. — Да, вот здесь. М-м-м-м…

Он ласкал и гладил ее, подбираясь к середине бедра, когда из-под трусов показались буйные иссиня-черные заросли. Это было странно, ибо всему свету Элен представлялась светлой блондинкой. Но Макс вел себя так, словно обнаружил неоценимое сокровище, начав исступленно ласкать эти заросли, что-то при этом ласково мурлыкая. За это время Макс успел одной рукой стянуть с себя рубашку. Теперь он одним плавным движением выскользнул из штанов, которые на какой-то момент стали похожи на две стоящих ноги, пока не сложились и не распластались по полу, как две змеи. Макс вдруг извернулся, и голова его оказалась у певицы между ног. Плоть сомкнулась вокруг его лица, когда он занялся вожделенным предметом.

— Но я не… я хочу сказать…

— Все нормально. — Голос Макса звучал приглушенно. — Я просто хочу показать, как высоко я ценю великое искусство.

Язык у него, видимо, был цепким, как обезьяний хвост, и верхняя часть Элен исчезла из поля моего зрения. Я едва не растянул мышцы шеи, стараясь изогнуться под нужным углом, не говоря о том, что у меня возникла эрекция, тоже требовавшая внимания. Макс неутомимо сновал по Элен вверх и вниз, и у меня от одного только наблюдения заболела челюсть. Он снова вклинился между ее ног, обхватив загорелыми руками ее бока. Голова, окруженная водами дрожащей плоти, — Макс казался тонущим моряком, потерпевшим крушение, а Элен — то ли спасительным плотом, то ли губительной пучиной. Наконец, по ее телу пробежала волна, и она произнесла каким-то тевтонским голосом:

— Ты мне нужен.

Теперь я увидел, как Макс надевает презерватив на свой член. Он оказался длинным, с выбухающей веной у основания, но был таким бледным по сравнению с остальным телом, что казался искусственным. Бежевый презерватив только усилил это впечатление. Но чувствительность у члена оказалась восхитительной. Хватило одного прикосновения пухлой руки Элен, чтобы член стал твердым и несгибаемым, словно крючок вешалки. После этого с груди Элен, словно рухнувший мост, слетел бюстгальтер, и желеобразные груди распластались по бокам. Макс принялся сосать жирный сосок и делал это до тех пор, пока Элен не застонала, после чего нырнул головой между грудями. Вот откуда исходит ее вокальный дар. Правда, один певец говорил мне, что голос идет из живота; в этом случае Элен можно считать звездой. Когда же он, наконец, овладел ею, то было такое впечатление, что он наполовину исчез. Ягодицы его напрягались, когда он совершал движение вверх. Одна моя рука была в кармане и тискала член. Думаю, что я кончил одновременно с Максом — Элейн Добсон назвала бы это мужской солидарностью.

Это было превосходное знакомство с Мемфисским оперным театром. В течение следующей недели я посмотрел еще два подобных спектакля — Макс ухитрился влезть во все дырочки и отверстия, какие только есть у женщины: носом под мышку, языком в ухо, пальцем в попу — список можете продолжить сами. Она, правда, ни разу не села верхом на него, да и вообще она сама почти не двигалась. Правда, она тряслась и дрожала, но там было чему дрожать.

Незадолго до весенних каникул Макс привел ее на факультетскую вечеринку. Не имея никаких дел с кафедрой музыки, я на самом деле до сих пор видел Элен только в ее голой плоти и через стенку. Это было в какой-то степени ошеломляюще — видеть ее одетой, более того, это было еще более непристойно, так как я знал, что находится под одеждой. А она и в самом деле была хороша. У Макса был дар выявлять в женщинах их сексуальные черты или заставлять их чувствовать себя сексуальными, что в конечном итоге одно и то же. На вечеринке, которую устраивал Грег Пинелли, расплачиваясь за свое уклонение от этой обязанности в течение семестра, она появилась в наряде оперной дивы — в облегающем длинном красном платье с неумеренно открытой грудью. На ней были высокие, до колен, тесные сапоги, плечи были обнажены, а на золотистых волосах, помогай мне бог, красовалась тиара. В ней было что-то невероятно чувственное, особенно на фоне других гостей, одетых в слаксы и отдающих должное колбаскам, наколотым на зубочистки.