Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

ниже, пожалуй, чем светское общество. Я чувствую себя СТАРЦЕМ, мумией, и мне не прощают то, что я смыслю чуть больше других. Какой упадок! Исключая д’Оревилли, Флобера, Сент-Бёва, никто меня не понимает. Даже Теофиль Готье понимает только тогда, когда я говорю о живописи. ЖИЗНЬ МНЕ ОПОСТЫЛЕЛА. Повторяю, бежать хочется при виде человеческого лица, особенно если это лицо француза.

Бодлер планировал пробыть в Бельгии шесть недель, но «задержался» на целых два года, последних в его творческой жизни.

Накануне отъезда в руки поэта попал контрабандный томик, изданный в Бельгии и озаглавленный «Сатирический Парнас XIX века», где фигурировали все шесть запрещенных Трибуналом пьес. Это была подпольная продукция Мальасси. Не понравился Бодлеру и сам контекст книги: «С досадой обнаружил я, как проституируют мое имя в книгах, противоречащих моему вкусу». Поэт был прав, издание действительно компрометировало пьесы, которые он считал незаслуженно осужденными, ибо попадали они именно в тот контекст, который имел в виду суд, запретивший их. Сатиры в томике было мало, зато порнографии сколько угодно. Неужто «мстил» Мальасси? Скорее всего, отчет себе в этом не отдавал, занятый лихорадочным налаживанием дел. Впрочем, вскоре они встретятся, и дружба их возобновится. Годом позже Бодлер напишет Сент-Бёву: «…Я очарован его мужеством, деятельностью, неисправимым оптимизмом. Он приобрел удивительную эрудицию по части самых серьезных предметов… Что же касается тех СРАМНЫХ книг, которые он выпустил, то и в них я совершенно неожиданно для себя нашел пользу – БОЛЕЕ ЯСНОЕ ПОНИМАНИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. Когда люди начинают подобным образом развлекаться, то уже в этом – прогноз грядущей революции». Бодлер имеет в виду романы маркиза де Сада и Ретиф де ля Бретона, изданные Мальасси.

Брюссельский период жизни Бодлера омрачен усиливающейся болезнью, отказом издателей публиковать новые (окончательные) «Цветы Зла» и разочарованием в публике. Хотя в письмах говорится об «ошеломляющем успехе» лекций[27], на самом деле прием публики был более чем сдержанный, а после пятой лекции устроители отменили чтения под предлогом сезона отпусков и отсутствия средств. Кстати, вместо обещанных 100 франков за лекцию поэту выплатили только 25. Бельгийские впечатления Шарль подробно описал Анселю:

Сами судите, как трудно мне, начавшему знакомство с водой и небом в Бордо, на островах Бурбон и Маврикия, в Калькутте, сами судите, как тяжело мне в стране, где деревья черны и ЦВЕТЫ ЛИШЕНЫ АРОМАТА! Многие здесь с любопытством УЛИЧНЫХ ЗЕВАК толпились вокруг автора «Цветов Зла». В их восприятии автор подобных ЦВЕТОВ неминуемо должен был выглядеть чудовищным эксцентриком. Все эти канальи ожидали монстра, но когда увидели, что я холоден, сдержан и вежлив, что мне противны все эти вольнодумцы, прогресс и прочие современные глупости, то заключили (предполагаю), что – я НЕ АВТОР СВОЕЙ КНИГИ… выходит, прóклятая книга (которой я очень горжусь) плохо доступна пониманию, темна! Мне долго еще не простят смелость небесталанно зафиксировать зло. Какое скопление каналий! – а мне казалось, что именно Франция – страна поголовного варварства. Теперь я вынужден признать, что есть страна, где варварства еще больше!

Характеризуя бельгийские впечатления поэта, нельзя не учитывать непрерывно ухудшающееся здоровье, моральный надлом, усиливающееся чувство одиночества, нереализованные планы. Бедной была не Бельгия – несчастным оказался он сам. У него уже нет сил возвращаться в Париж, дабы стимулировать новые издания, – он торопится в ставший родным Онфлёр, памятуя, как хорошо ему здесь работалось в прежние годы.

Этцель ждет от него «Стихотворения в прозе», но вместо них он отсылает издателю ранее опубликованный экземпляр «Цветов Зла» с рукописными вставками 15 новых стихотворений (больше новых стихов, видимо, не было). Увы, этот экземпляр книги бесследно исчез, поэтому не представляется возможным выяснить, какие новые «пьесы» должны были украсить третье и окончательное издание…

…В начале 1862 г. в полный голос заговорила болезнь – следствие сифилиса, полученного в молодости, злоупотребления наркотиками, а позднее и алкоголем. Бодлера мучают постоянные головокружения, жар, бессонница, физические и психические кризы, ему кажется, что мозг его размягчается и что он на пороге слабоумия. Он уже почти не в состоянии писать и, потеряв былой лоск, одетый едва ли не в тряпье, целыми вечерами отчужденно бродит среди нарядных парижских толп или угрюмо сидит в углу летнего кафе, глядя на веселых прохожих, которые представляются ему мертвецами. Между ним и жизнью все растет и растет стена, но он не хочет с этим смириться. Как-то раз, вспоминает Ж. Труба, он спросил у случайной девушки, знакома ли она с произведениями некоего Бодлера. «Та ответила, что знает только Мюссе. Можете представить себе бешенство Бодлера!»

Невзирая на усиливающиеся страдания, Бодлер продолжает заниматься «делами» – поисками издателей критики, эссеистики и окончательных «Цветов Зла». Он готов разорвать отношения с Этцелем, если ему найдут издателя, согласного на приобретение прав.

Бодлер чувствовал ледяное дыхание Костлявой, когда «Цветы Зла» попали в руки еще безвестных молодых людей – Малларме и Верлена, готовящих о них восторженные статьи. Бодлер прочтет их незадолго до сразившего его удара и успеет написать в одном из последних писем матери:

Они талантливы, эти молодые люди; но сколько глупостей! Сколько преувеличений и какая самонадеянность молодости! За последние годы я обнаруживал то тут то там подражания и тенденции, вызывавшие во мне тревогу. Никто так не компрометирует, как подражатели, и нет ничего дороже ощущения того, что ты – ОДИН. Но это невозможно, кажется существует уже ШКОЛА БОДЛЕРА.

Хотя Бодлер не дожил до мирового признания своего гения, как и Ницше, он дождался «первых звонков» такого признания. В начале августа 1862 года был опубликован четвертый том антологии Эжьена Крепэ «Французские поэты», в котором его представлял Теофиль Готье. В день выхода антологии Бодлер написал другу: «Благодарю тебя от всего сердца за статью обо мне в коллекции Крепэ. Впервые в жизни я удостоился той похвалы, о которой мечтал». Почетное место, предоставленное в книге Бодлеру Теофилем Готье, много значило, ибо Франция уже признала Готье как поэта номер два (после Виктора Гюго). Симптоматично и то, что составитель «Французских поэтов» избрал именно Бодлера, чтобы представить в этом томе семь других поэтов, в том числе самого Гюго. «Выходило, Бодлер представляет поэта номер один, а его лично представляет поэт номер два».

Через месяц после выхода «Французских поэтов» в лондонском «Спектаторе» появилась статья Чарльза Свинберна о «Цветах Зла». Правда, о ней автор узнает с опозданием, но тотчас сердечно поблагодарит английского коллегу:

Однажды г-н Р. Вагнер, благодаря меня за брошюру, которую я написал о его «Тангейзере», сказал мне: «Не думал