Все мы врём. Как ложь, жульничество и самообман делают нас людьми - Бор Стенвик

Вероятно, эта гипотеза по меньшей мере такая же древам, как буддизм, однако современные психологи, исследующие личностные изменения, выявили еще ряд интересных особенностей. Например, уже известный нам Дэн Ариели провел эксперимент, участникам которого выдали компьютеры и попросили заполнить опросник. Испытуемым разрешили забрать компьютеры домой, а некоторых из участников попросили вдобавок разглядывать эротические фото и мастурбировать. (Кстати, как заверили организаторы эксперимента, компьютеры были упакованы в защитную пленку.) Результаты оказались вполне предсказуемыми: участники, заполнявшие опросник в состоянии сексуального возбуждения, чаще допускали ошибки в ответах. Этот эксперимент оправдывает давнюю рекламную традицию, согласно которой товар лучше продается, если его рекламу снабдить фотографией привлекательной женщины.

Классический эксперимент, проведенный в Канаде, доказал, что наш выбор определяется множеством моментов, о которых мы вообще не думаем. К гуляющим в парке мужчинам, которые и не подозревали о том, что участвуют в эксперименте, подходила девушка с анкетой. Она просила их ответить на несколько вопросов, после чего оставляла мужчинам свой номер телефона на случай, если в будущем им захочется обсудить заданные вопросы. Целью ученых было выяснить, сколько мужчин позвонят девушке и пригласят ее на свидание. Мужчин можно было условно разделить на две группы: те, кого девушка останавливала на подвесном мосту, и те, кто уже прошел по мосту и сел на лавочку. Из мужчин, остановленных на мосту, девушку пригласили на свидание 65%, а среди тех, кто отвечал на вопросы, сидя на лавочке, желающих попытать счастья оказалось лишь 30%.

Это явление ученые называют феноменом присвоения. Мозг регистрирует учащенный пульс и возбуждение и трактует эти признаки как сигналы тревоги — что вполне понятно, потому что испытуемые шли по узенькому подвесному мосту над оврагом. Однако те же признаки могут свидетельствовать о сексуальном возбуждении — и именно так их трактовали некоторые испытуемые, ошибочно полагая, будто подобное впечатление произвела на них девушка, а не прогулка по мосту. Зона мозга, отвечающая за расшифровку информации, получаемой органами чувств, сформировала версию, объясняющую учащенное сердцебиение, потливость и волнение, но объяснение оказалось неверным. Нам следовало бы помнить о подобных примерах, когда мы жестоко осуждаем тех, кто, подобно Марку Сэнфорду, оказался жертвой душевного порыва. Кроме того, подобные эксперименты могут принести совершенно неожиданную пользу и одиноким женщинам: оказывается, у них больше шансов завязать отношения с мужчиной в тот момент, когда мужчине угрожает физическая опасность.

Так в какой же части мозга формируется наше осознание самих себя? От кого бы ни зависел наш выбор, будь то ангелы, дьяволы, муравьи или стрекозы, нам все равно кажется, будто в центре находится некое неделимое «я», которое и становится жертвой манипуляций. Вот только как это «я» выглядит и где прячется?

Человечество с давних времен привыкло, что мозг изображают поделенным на различные зоны и участки. Этой традиции следовали многие ученые, начиная с френологов, находивших в мозге «зону вечной любви» и «Область таинственности», и заканчивая Фрейдом, выделявшим в структуре личности «Я», «Оно» и «Сверх-Я». Люди всегда питали слабость к таблицам и диаграммам, на которых наглядно изображается взаимодействие между всевозможными предметами или сферами. У представителей каждой эпохи имелись любимые метафоры и образы, при помощи которых знатоки объясняли особенности человеческого тела или личности. Например, древнегреческая теория о жизненной силе под названием пневма появилась благодаря таким изобретениям гидротехники, как насосы и фонтаны (правда, немного странно, что само слово пневма обозначает при этом дыхание). Философы эпохи Просвещения уподобляли человека механизму — достаточно вспомнить трактат Жюльена де Ламетри «Человек-машина» (L'Homme Machine)[29]. Понятие подавляемого подсознания в трудах Фрейда — типичное детище эпохи паровых машин.

Представители современного общества любят сравнивать собственный мозг с компьютером, а описывая работу мозга, мы говорим о его многофункциональности и перезагрузке. У такой модели немало общего с некоторыми моделями более ранних эпох: мозг представляется нам механизмом, каждый из элементов которого выполняет определенную функцию. Совсем как приложения на смартфоне. В нашем представлении у мозга есть два центра: один отвечает за чувства, второй — за деятельность. Или даже три: один обрабатывает внешнюю информацию, другой отвечает за созидательность, а третий — за вознаграждение. Однако мозг вовсе не механизм и не компьютер. Логичнее было бы сравнить его с лесом или муравейником. В лесу одну и ту же функцию могут выполнять представители нескольких биологических видов, сосуществующие в условиях постоянной конкуренции. Например, за переработку и разложение органических отходов отвечают в лесу не только черви, но и бактерии.

Если верить Дэвиду Иглману, мозг напоминает скорее сложную экосистему, чем хорошо продуманный механизм. Конечно, условно можно сказать, что каждая мозговая зона выполняет определенную функцию, тем не менее в таком функциональном распределении каждая из зон постоянно конкурирует с другими участками мозга. Например, обработка визуальной информации одновременно осуществляется различными типами клеток и участками мозга. То же самое можно сказать о когнитивных процессах. К примеру, мораль не подчиняется единому принципу, а зависит от работы нескольких конкурирующих систем. Некоторые из них основаны на отвращении, другие управляются логикой, а третьи — гневом, и порой мы замечаем, что эти системы вступают в конфликт друг с другом.

Иглман сравнивает мозг с парламентом, в котором заседают противоборствующие фракции и партии, а распределение власти постоянно меняется. В этом сравнении он не указывает, имеется ли в таком парламенте президент, однако нас так и тянет предположить, что такая сила там присутствует — иначе кто же будет следить за порядком? Но это предположение будет ошибочным — в мозге, как и в муравейнике, подобного правителя не существует. Принято считать, что муравьи делятся на три группы — рабочие, солдаты и муравьиная матка, или королева. Такая структура весьма напоминает общественную иерархию, но подобного устройства в муравейнике не наблюдается. Королева не отдает приказов, муравьи-рабочие никому не подчиняются, а над солдатами не стоят офицеры. Вместо этого происходит куда более удивительный процесс: жизнь в муравьиной колонии организуется благодаря сложной системе запахов и выделяемым феромонам. Каждый муравей реагирует на еду и препятствия и распознает другие запахи. Его жизнь представляет собой цепочку простейших действий, в совокупности образующих более сложные поведенческие реакции. В результате муравьям удается строить продуманные муравейники со специально отведенными местами для для мусора, кладбищами и системой защиты от наводнений. При этом никто из участников строительства не осознает, чем на самом деле занимается.

Сравнивая наш мозг с лесом или муравьиной колонией, мы намного ближе к правде, чем когда сравниваем его с механизмом. «Участники» происходящих в нашем мозге процессов осуществляют сложное взаимодействие друг с другом и постоянно соперничают, а кроме того, они сами не осознают, какой цели хотят добиться. Нашу способность к осознанным воспоминаниям и анализу тоже нельзя считать главенствующей силой — скорее можно провести аналогию с историком, который пытается составить связный рассказ на основании известных ему данных. Нейробиолог Майкл Газзанига назвал участок мозга, выполняющий эту функцию, толкователем и подчеркнул, что тот во многом схож с историками: главное для толкователя — составить красивую историю, а о ее правдивости он почти не заботится.