Перстень Андрея Первозванного - Елена Арсеньева

Хинган, уже изготовившийся к прыжку, замер в нелепой позе, потом выпрямился и задрал голову, недоуменно следя за разноцветными сполохами. Крутились огненные колеса, кометы вонзались в черные выси, чешуйчатое драконье тело переливалось во весь горизонт, расцветали фантастические цветы… Можно было не сомневаться: в доме и в саду нет ни одного человека, который не замер бы как парализованный, следя за огненным шевеленьем небес!

Герман ткнул в бок Никиту Семеновича, который тоже невольно уставился меж черного сплетенья ветвей, – и поднес к губам духовую трубу.

Хинган стоял как раз так, как надо: закинув голову, расправив плечи, чуть подавшись назад. Хорошо – значит, он упадет на спину, а не вперед лицом. Не хватало еще вылавливать его из бассейна!

Герман вобрал носом воздух, и на миг перед глазами возник Алесан, с улыбкой поучающий: «Хорошо, что ты не умеешь плавать с аквалангом, потому что привились бы неверные навыки. Там набираешь воздух ртом – выдыхаешь носом. Здесь вдыхаешь носом – выдыхаешь ртом. Смотри не перепутай, а то…»

Будь у Германа хоть одно лишнее мгновение, он улыбнулся бы в ответ воспоминанию. Но этого мгновения не было – и Герман резко, сильно послал весь воздух, скопившийся в легких, через недлинную трубку, чуть расширяющуюся на конце.

Хинган замер. Да, он и прежде стоял неподвижно, ошеломленный внезапным зрелищем, и все же Герман знал, что сейчас мышцы его мгновенно окаменели, кровь в жилах замерла и оцепенели нервные импульсы.

Хинган начал медленно заваливаться на спину.

– Давай! – скомандовал Герман, сунув трубку за пазуху, и они с Никитой враз метнулись вперед.

Герман принял на себя тяжесть каменно-тяжелого Хинганова тела и помог ему осторожно распластаться на земле. В его планы вовсе не входило, чтобы Хинган треснулся затылком о бетонку. Даже самое легкое сотрясение мозга могло стать роковым для его замысла!

Часы на запястье снова пискнули. Теперь они должны были подавать сигнал каждую минуту, и Герман понял, что первая уже истекла.

Подхватив неподвижное тело за плечи и под колени, они с Никитой прянули от бассейна в темноту кустов.

Вроде тихо. Никто не кричит, никто не бежит с крыльца и от ворот. Все в доме не могут оторваться от окон, выходящих на другую сторону; охрана, видимо, пялится туда же.

– Скорей!

Никиту, впрочем, не надо было подгонять. Он уже стоял на коленях, заклеивая рот Хингана полоской пластыря, а другой залепляя глаза. Герман таким же пластырем обматывал запястья и лодыжки. Движения за последние два дня были отработаны до автоматизма. Береженого Бог бережет, все правильно.

Еще минута напомнила о себе.

– Взяли!

Вломились в кусты. Треск показался оглушительным, но Герман не позволил себе запаниковать. Небесного грохота хватит еще на три минуты, и даже если иметь в виду, что первое, самое активное восприятие зрителей уже ослаблено и кое-кто мог отвести глаза от картины фейерверка, уши их все еще оглушены. К тому же все пока в доме.

Миха приплясывал от нетерпения у забора:

– Ну, наконец-то!

Ловко взбежал на середину лестницы, принял у Германа плечи Хингана, хихикнув:

– Ногами бы его вперед, сволочугу!

Продел голову в кольцо Хингановых рук и уже медленнее поволок ношу на вершину деревянного забора, над которым на две перекладины торчала лестница. С противоположной стороны к ней примыкала другая.

Никита Семенович толкал Хингана снизу, Герман помогал. Когда носильщики со своей тяжелой ношей перевалили через забор, Герман, еще раз вглядевшись в спокойный полумрак сада, с разбегу в два шага оказался на заборе и прыгнул вниз, на другую сторону.

Упал на бок, но тут же оказался на ногах. Принял первую лестницу, которую ему передал Никита Семенович, сидевший верхом, бросил ее на землю, потом помог спустить Хингана, придерживая тяжелое тело.

Четыре минуты дали о себе знать в тот миг, когда груз оказался внизу. Миха, запаленно дыша, попер к машине такой рысью, что Герман едва успел подхватить волочившиеся по земле ноги Хингана.

Сзади слабо взвизгнула электропила: Никита резал лестницы, чтобы вошли в машину. Сюда их везли вполне открыто, принайтовив на крыше, хотя и обернув, конечно, брезентом. Но если будет погоня, этот неманевренный груз может здорово осложнить дело. Бросать лестницы тоже нельзя, чтобы не навели на след.

Самым трудным оказалось погрузить Хингана. Пятая минута заявила о себе где-то в середине процесса. Но Герман опять не позволил себе запаниковать: впечатление от фейерверка в зрителях еще не остыло. И даже если кто-то заметил, что Хингана нигде не видно, его еще не начали искать.

Появился Никита, почти не видный за охапкой окутанных брезентом «дров». Всю кучу кое-как затолкали в машину, надежно завалив Хингана. На переднее сиденье заскочили все втроем, и Герман ударил по газам. Внедорожник прыгнул в темноту, разорвав ее светом фар.

– Эй, куда?! – спохватился Миха, сообразив, что они едут в противоположном направлении.

– В объезд, – бросил Герман. – Чтоб не перед воротами…

– Не мешай! – Никита Семенович ткнул Миху кулаком в плечо. Тот покорно умолк – и до самого Внукова никто не проронил ни слова.

Герман гнал что было сил, а время неслось наперегонки. Он сделал все возможное для усиления парализующей силы лекарства, но при всем желании это действие не продлится больше часа. Если Хинган очнется еще в пути, в машине, придется сделать еще один укол. Шприц наготове, но… но это плохо. Еще один укол – это плохо! Сознание Хингана может стать деревянным, мужская шева померкнет навсегда. А Герман не хочет этого: ведь на дне души Хингана должна навсегда сохраниться память о том, что и почему с ним сделали. Иначе какой же во всем смысл? Тогда уж проще было разнести ему голову выстрелом – и все, и никаких хлопот, никакого покоя в душе…

Он старался не смотреть на спидометр. Стрелка плясала ближе к 120. Окажись что на дороге… «Вот смешно будет, если мы все гробанемся, а Хинган после аварии выживет!» – мелькнула мыслишка. А потом он уже ни о чем больше не думал, всецело обратившись в скорость, и вся кровь его, все нервы стали всего лишь запчастью двигателя, мечтавшего вместе с Германом об одном: успеть, успеть, успеть!..

Успели.

Когда Хинган открыл глаза, Герман стоял над ним и поймал первый, еще самый смутный промельк жизни. И в этот вожделенный миг он произнес давно задуманное слово, которое отныне должно стать единственным ключом к сознанию Хингана:

– Дашенька…

Теперь наконец-то можно было сделать второй укол, и Герман трясущимися руками воткнул иглу в плечо поверженного врага.

Никита тихо, потрясенно всхлипнул рядом, Миха что-то невнятно пробормотал, а Герман только слабо усмехнулся.

Он-то знал: это все только цветочки! Он-то знал: все главное впереди! Но все-таки сейчас чувствовал себя всемогущим и воспринимал как должное и эти мужские слезы, и восхищенный шепот, и те слова, которые никем не были произнесены, однако с торжественной медлительностью прокручивались в голове, звеня литаврами и гремя барабанами: