Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Вы хотите читать мне проповедь?

— Это мое ремесло, это мое призвание. Гнев — смертельный грех.

— Дом Модест!..

— Я служу Господу, а вы оскорбляете его; тем хуже для вас.

— Еще раз, — закричала герцогиня вне себя от бешенства, — вы читаете нравоучение и не отвечаете мне!

— А вы меня оскорбляете и не расспрашиваете.

При этих словах, которые заставили задрожать с головы до ног Горанфло, от имени которого они были сказаны, герцогиня вдруг обернулась. На нее страшно было смотреть. Ее волосы, готовые развязаться, как будто свистели, как змеи Тизифоны.

— Вы забываетесь! — прошептала она свирепым тоном. — Неужели вы думаете, что у вас не найдется уже шеи, за которую можно повесить вас?

— Вот мы опять воротились к пытке, — холодно сказал Робер. — Вешайте же скорее, но перемените разговор, он однообразен.

Это презрительное спокойствие вдруг сбавило бешенство герцогини. Она подошла, скрестив руки, к Горанфло и медленно, как бы взвешивая каждое слово, сказала:

— В какой день я приезжала советоваться с вами о новом затруднении, которое поставили Лиге генеральные штаты?

— Три недели тому назад, — отвечал переводчик.

— Что советовали вы мне делать?

— Вы это знаете так же точно, как и я, герцогиня.

— Вы мне советовали оставить моего брата де Майенна, основываясь на том, что он имеет слишком мало возможности царствовать.

— Это правда, очень мало, — сказал Робер.

— Послушная вашим советам, как всегда, потому что, надо признаться, вы замечательно проницательны, вы дали мне доказательства, вы угадали Жака Клемана…

Горанфло посинел.

— Послушная, говорю я, я бросила моего брата и предложила Испании брак инфанты с моим племянником Гизом.

— В этом нет ничего, кроме самого естественного, — перебил переводчик, — король испанский хочет выдать свою дочь за французского принца, а месье де Майенн женат.

— Притом французская корона, по милости вашего замысловатого совета, не выйдет, таким образом, из дома Гизов. Конечно, это совет превосходный, и я еще раз благодарю вас за него.

— Может быть, поэтому-то вы предлагали сейчас повесить меня? — сказал Робер.

— Подождите, я еще не кончила. Кто сочинял предложение об этом браке испанскому королю? Вы, не так ли?

— Да, я вам продиктовал, хотя долго не соглашался, припомните это. Я не доверяю испанцу, я вам это повторял.

— В какой день приезжала я сообщить вам ответ короля испанского, то есть его согласие?

— Третьего дня, и насмехались над моей недоверчивостью.

— Сколько человек знали эту тайну?

— Этого я не могу вам сказать.

— А я могу. Об этом знали только трое: король испанский, я и вы. Я не говорю об этом монахе… вы уверяете, будто он не считается.

— Он действительно не считается, — отвечал брат Робер. — Ну, к чему же клонится вся эта речь?

— А вот к чему: вместо трех человек нашу тайну знают пятеро, и знаете ли, кто эти новые два?

— Нет. Но я это узнаю, если вы мне скажете.

— Одного зовут де Майенн, мой брат, когда именно ему не должна быть известна эта тайна.

— Де Майенн это знает? — вскричал брат Робер. — Когда так, все погибло.

— Я не говорила, что все погибло.

— Ваш заговор не удался.

— Да, дом Модест, я поссорилась с моим братом, в нашем лагере водворился раздор, в нашем семействе начинается война, но это еще ничего… Угадайте, от кого де Майенн узнал о нашем заговоре?

— Ах, герцогиня…

— От короля наваррского, от Беарнца, который вчера вечером отослал к нему копию с договора между Испанией и мною насчет брака инфанты.

— Это невероятно! — вскричал брат Робер с невыразимой гримасой. — Как! Беарнец знает все! Кто же ему сказал?

— Вот об этом-то я приехала вас спросить, — отвечала герцогиня мрачным голосом. — Вот почему мой нетерпеливый гнев начал угрозами, вот почему наконец вы видите меня готовой на все, если не затем, чтобы загладить страшный вред, который мне сделала эта измена, то по крайней мере, чтобы открыть и наказать изменника так жестоко, чтобы ужас наказания передавался в самые отдаленные века. Вы согласны со мною, дом Модест?

— Совершенно, — отвечал переводчик с развязным видом.

— Имеете ли вы какую-нибудь мысль насчет казни, к которой можно бы его присудить?

— Мы возьмем, если вы хотите, все пытки персиян и карфагенцев; у меня есть об этом толстая книга с комментариями и фигурами. Некоторые из этих пыток так замысловаты, что превосходят всякое воображение.

— Мне нравятся ваши слова, — сказала герцогиня с бешенством. — Но сначала…

— Я знаю, что ваше высочество желаете сказать; сначала надо узнать виновного, во-вторых, захватить его, в-третьих, уличить.

— Это будет нетрудно, господин приор.

— Начнем же, — сказал брат Робер. — Кто же он?

— Вы или брат Робер! — закричала герцогиня.

Переводчик обернулся к герцогине и сказал ей холодно:

— Я не думаю.

— Как?

— Я думаю скорее, что это вы или король испанский.

— Какие выгоды могу я иметь? — сказала герцогиня, оторопев от этой смелой самоуверенности.

— А какие выгоды можем иметь мы? — сказал брат Робер.

— Это неизвестно: душа женевьевца — пещера.

— Душа королей и герцогов — бездна, — гордо сказал переводчик. — Притом — докажите… А так как вы не можете доказать, так как женщина имеет ум слабый, буйный, всегда ищущий крайности, когда так благоразумно и легко оставаться в центре, я вам докажу, что у вас есть изменники.

— Испанская депеша всегда была при мне.

— Когда так, Испания насмехается над вами и послала дубликат своей депеши или королю наваррскому, или де Майенну. Испания хочет царствовать во Франции без вашего племянника и без вас. Она считает вас слишком сильной и хочет вас ослабить, укрепив на время вашего врага Генриха Четвертого.

Герцогиня подумала, пораженная этой мыслью.

— Это может быть, — прошептала она.

— Это наверняка, и я советую вам четвертовать испанского короля, если вы не предпочитаете казнить вероломную Екатерину Лотарингскую, герцогиню Монпансье, чтобы наказать ее за то, что она сама себе изменила, приняв посредничество Испании.

— Вы правы, дом Модест.

— Надо делать свои дела самим.

— Это всегда мне удавалось, я так и буду делать.

— Это правда, что теперь вы поставили себя в большие затруднения.