У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

Как раз у твоего дома, он ведь тоже дежурный. Давай быстрее, успеем.

- А чего здесь не захотел? — Какие-то подозрения роились в голове, но настолько смутные, непонятные, что Милка тут же забыла о них.

- Да, вспомнил, сегодня Клавка работает, а я ей пятерку еще со среды должен. Увидит — разорется... Давай быстрее, Милка, шевели ногами.

Они зашагали быстрее. Гаврош постепенно успокоился, прежняя уверенность и бесшабашность вернулись к нему. Вполголоса он стал напевать:

Идут на Север срока огромные,

Кого ни спросишь — у всех Указ…

Вдруг спросил не к месту весело:

- Значит, я тебе разонравился?

- А ты мне никогда особенно и не нравился.

- Ну и дура! — сплюнул Гаврош. — Ей-ей, пожалеешь, Милка! Да будет ой как поздно — уйдет поезд... — и он опять тихонько запел:

Сиреневый туман над нами проплывает.

Над тамбуром горит Полярная звезда,

Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,

Что с девушкою я прощаюсь навсегда…

- Пропадешь ты с этим Денисом Петровичем, — вдруг после паузы раздумчиво сказала Милка. — Затянет в омут — не выплывешь.

- Где наша не пропадала! — бесшабашно улыбнулся Гаврош. — Эх, Милка, клевая ты баба, в натуре говорю, только дурная — не понимаешь, где хорошо, а где плохо! — и Гаврош опять запел:

Таганка-а, все ночи, полные огня,

Таганка, зачем сгубила ты меня,

Таганка, я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант

В стенах твоих, Таганка-а-а…

Потом они свернули в переулок, потом — в другой и наконец остановились у Милкиного дома. Гаврош наскоро попрощался — по карманам у него были распиханы бутылки, в руках он держал еще две да завернутую в газету колбасу, большой кусок сыра, две банки шпрот.

- Ладно, побежал. Компания заждалась. Я к тебе в столовку загляну, Милка. Привет, не кашляй.

- Привет. — Милка зашла в темный подъезд и услышала быстрые удаляющиеся шаги. Она прислонилась горячим лбом к холодной, с облупившейся краской стене, закрыла глаза, застонала тихо-тихо…

Когда Гаврош вошел в накуренную, душную комнату, раскрашенная рыжая Сонька захлопала в ладоши:

- Наконец-то явился принц! За смертью его посылать!

Компания оживилась, придвинулась ближе к столу.

Гаврош вынимал и ставил на стол бутылки, положил сверток с колбасой и сыром, при этом дурацкая улыбка не сходила с его лица. Даже пьяный Валька Черт обратил внимание:

- Че ты лыбишься, как блин на сковородке,

Гаврош?

- Пойду картошечки с колбаской пожарю. — Катерина Ивановна взяла батон колбасы и зашаркала шлепанцами из комнаты, позвала: — Сонька, ну-ка за мной, поможешь!

- О-ох, без Соньки она никак не сможет, — покривилась девица, но Ишимбай обжег ее взглядом:

- Старшие говорят — делать надо.

Сонька пошла из комнаты со злым выражением лица.

- В узде бабу держишь, молоток, — одобрил Денис Петрович. — А то враз на шею сядет.

- Ну что, братва! -— Боря Карамор хлопнул в ладоши, с силой потер их друг о друга. — Выпьем тут, на том свете не дадут! Ох, и пить будем, и гулять будем, а менты придут — когти рвать будем! — пропел Карамор, и последние слова компания проорала хором.

- Денис Петрович, пойди-ка... — Гаврош направился в другую комнату, жестом позвав Дениса Петровича за собой. Тот тяжело поднялся с дивана, направился за Гаврошем, вошел в маленькую комнату, служившую Катерине Ивановне спальней, плотно прикрыл дверь. — Смотри, Денис Петрович, фокус-покус! — прошептал Гаврош и стал вынимать из-за пазухи и швырять на кровать пачки денег.

Денис Петрович смотрел с окаменелым лицом, потом взял с кровати одну пачку, повертел в руке, спросил хрипло:

- Откуда?

- В магазине никого не было. Ни покупателей, ни продавцов — никого. И кассирша куда-то убежала, — горячо зашептал Гаврош, вдруг хихикнул дурашливо, зажал ладонью рот. — Безуха!

- Кто видел? — напряженно спросил Денис Петрович, его глаза были злыми. — Кто видел, тебя спрашивают?

- Я ж говорю, никого не было... Совсем никого…

- А Милка? И этот... Робертино?

- Робертино раньше ушел. А Милка на улице стояла... если только через стекло? Да нет, не видела вроде…

- Вроде или точно не видела? — допрашивал Денис Петрович.

- Да нет, точно. Если бы увидела, перепугалась бы. А я ее домой проводил, распрощались чин-чинарем.

Да нет, Денис Петрович, будь спок, все чисто! — И Гаврош чиркнул себя ногтем большого пальца по горлу.

- А фингал откуда? — Лицо Дениса Петровича было по-прежнему каменным, глаза злыми и недоверчивыми, слишком он был матерый волк, чтобы поверить в такую удачу.

- Фингал? — Гаврош потрогал вспухшую шишку на лбу, вспомнил, расплылся в улыбке. — Пачку уронил, нагнулся и об кассовый ящик шарахнулся. Да че ты, Денис Петрович, как не родной, ей-богу! Я ж говорю, все чисто!

- Ну ладно... — Денис Петрович собрал пачки, стал запихивать их под матрац. — После пересчитаем. — Он разогнулся и теперь уже смотрел на Гавроша совсем другими глазами — веселыми, добродушными, лицо его расплывалось в отеческой улыбке. — Ну, с почином тебя. Улов солидный. — Он протянул Гаврошу руку, и тот поспешно схватил ее, пожал с силой — это было большой честью. — И гляди — гулять только дома, фанеру пока не тратить, а то вас враз захомутают, усек?

- Усек, усек! — кивал и улыбался Гаврош.

Денис Петрович взлохматил ему волосы, обнял, прижал к себе, похлопал по спине, и они разом негромко рассмеялись.

- Я ведь отцу твоему обещал за тобой присмотреть... — Он отстранил Гавроша от себя, заглянул в глаза, продолжая добродушно улыбаться. — Так что я тебе, парень, пока заместо отца, так-то…

- Заметано, Денис Петрович!

А Денис Петрович присел на край кровати, поскреб в затылке, проговорил раздумчиво:

- Я тут магазинчик один присмотрел... в Сокольниках... домишко старенький, деревянненький... Ежели с Ишимбаем втроем ночью под воскресенье наведаться…

- Заметано! — восхищенно перебил Гаврош, его глаза горели буйным огнем. — Ломанем, Денис Петрович!

Жизнь представлялась Гаврошу рисковой, полной опасностей, но разве он трус, чтобы прятаться за мамкину юбку? Разве он давно не мужик? Удача покоряется тому, кто берет ее за горло железной рукой, а не плетется, покорно согнув плечи