Спящий мореплаватель - Абилио Эстевес

Его не интересовал ответ. Оливеро подумал, что его вопрос относится не к этому, сегодняшнему вечеру, а к тем прошлым вечерам на берегу ручья.

— Еще интересней, намного интересней, чем похождения Польки Марии, — воскликнул Луис Медина, проводя рукой по юношеской бородке, — было открытие Сони.

И он рассказал о дочери учителя Искьердо, географа, единственного учителя географии в Карабальо. Заслуженного учителя, потому что, по его словам, степень магистра картографии он получил в Калифорнии, в Ла-Хойе, к юго-востоку от Лос-Анджелеса, в нескольких милях от города Хантингтон-Бич, о котором географ говорил так, словно речь шла о Саде земных наслаждений.

Луис не помнил, когда познакомился с Соней, потому что знал ее всегда, они вместе родились и вместе жили. Но помнил, когда он «открыл» ее, когда «увидел» ее впервые.

Это было конечно же вечером у ручья. Ясным апрельским вечером 1963 года. Года, печально известного за пределами Кубы, и тем более Карабальо, тем, что в этот год умерли Эдит Пиаф и Жан Кокто и был убит президент Кеннеди. Четыре года тому назад повстанцы вошли в Гавану. Год назад разразился Карибский кризис. Никто еще не понял, по крайней мере, не уяснил себе четко, однозначно и окончательно, что жизнь, которая была до того, закончилась навсегда и бесповоротно, и другая жизнь начинала навязывать свои ужасные нравы и диктовать свои жестокие правила. Мало кто осознал окончательность этих изменений, поначалу медленных и неощутимых.

Ничто не предвещало опасности в тот апрельский вечер 1963 года. Опасности, таящейся в обычных каждодневных вещах. Карабальо, ручей, мир выглядели совершенно обычно.

— Гуава вся усыпана плодами, — сказала мама, — она похожа на рождественскую елку.

Луис Медина рассказал, как он прислонил к стволу гуавы лестницу старика Панеро, скобянщика, и залез на нее, чтобы сорвать самые лучшие, спелые гуавы, прежде чем они упадут на землю и станут добычей птиц и животных. Пришла Соня с плетеной корзиной, которую ей дала Полька Мария. Она села под гуавой и подняла корзину. Луис Медина начал бросать плоды в корзину и посмотрел на девушку обычными глазами, так, как смотрел всегда. И что-то произошло.

— Не знаю, как это объяснить, но я «увидел» ее как будто впервые.

Обычная Соня, такая же, как всегда, и в то же время другая. У нее были длинные, светлые распущенные, как у валькирии, волосы и зеленые глаза редкого оттенка — почти янтарного, цвета пива, пронизанного солнцем через зеленое стекло бокала. Белоснежная кожа. Красные, улыбающиеся, обещающие губы сказали ему что-то, что Луис в тот момент не услышал. Они ели гуавы. Зрелые, недозрелые и незрелые. Не принимая во внимание смешные предупреждения окружающих: от незрелых гуав бывает запор. Они почти не говорили. Было незачем разговаривать. Но много улыбались. И соприкасались руками, протягивая друг другу гуавы, и, воспользовавшись моментом, когда рука протягивала плод, затягивали прикосновения, задерживали руку в своей руке. И кусали гуавы с новым чувством.

— «La bella estate»[127], — сказал Оливеро.

В первый поход в кино они с восторгом посмотрели «Головокружение» с Ким Новак и Джеймсом Стюартом, фильм, который их соединил. «Головокружение» и первый поцелуй на выходе из кино, на увитой лианами улице Агуа, сразу за углом кинотеатра, между масонской ложей и храмом «свидетелей Иеговы».

Глаза Луиса Медины блестели. Он улыбался, но не Оливеро, никому и ничему из того, что находилось в душном настоящем комнаты на улице Барселона, рядом со зданием бывшей Кубинской телефонной компании.

Как раз тогда начались разлуки, настоящие и навсегда. И кроме того, было объявлено, что отныне каждая разлука будет навсегда[128]. И в один из дней 1965 года, непонятно, почему именно в этот день, а не в любой другой, стало ясно, что сестры никогда не вернутся из Северной Каролины. А в другой день 1965 года из крошечного порта Бока-де-Камариока[129]к востоку от Матансас, не доезжая пляжей Варадеро, тысячи кубинцев отплыли на яхтах или на чем смогли в направлении побережья Флориды.

Соня была одной из двухсот тысяч кубинцев, которые покинули страну, отплыв из порта Бока-де-Камариока. Ей и ее родителям помогли выехать братья учителя Искьердо, географа. Трое дядьев Сони с конца сороковых годов жили и успешно занимались фумигацией в Мобиле, Алабама.

В ночь прощания Луис Медина обещал Соне, что приедет за ней в Мобил или, если будет нужно, на вершину горы Мак-Кинли. Она обещала, что будет ждать. Не стоит и говорить, что эти обещания не казались невозможными. Родители Луиса пришли к заключению, что пора уже объединиться с дочерьми, тоскующими в методистском интернате в Северной Каролине. Без липших терзаний, скорее с облегчением, они решили, что следует и даже необходимо покинуть остров. Курс, который чем дальше, тем больше принимала кубинская политика, заставлял их отправиться на поиски того, что они полагали лучшей долей. Сам отец Луиса, ветеринар, поговорил с учителем Искьердо, географом, и поделился с ним своим намерением выехать из страны. Вызов должен был сделать кузен, живший в Йонкерсе со смутных времен диктатуры Мачадо.

Никому не пришло в голову, что вскоре, в августе 1966 года, Луису Медине исполнится шестнадцать лет и он вступит в так называемый призывной возраст, что подразумевало строжайший запрет на выезд, фактически заключение. Заточение внутри непреодолимой береговой линии острова. Любой юноша призывного возраста должен был служить своей родине, поскольку родина (родина-мать!) его вырастила и воспитала, и он обязан был благодарностью и рвением ответить на эту великую заботу родины-матери. Луис Медина сможет выехать с Кубы только годы спустя.

Он сам убедил родителей, что они должны уехать без него. Его доводы были не лишены логики: побеги никогда не совершаются толпой. Потихоньку, по одному было проще вырваться. Одному можно выйти в море хоть бы и на автомобильной камере.

Итак, родители выехали с Кубы в Соединенные Штаты через Сан-Хосе, Пуэрто-Рико, 4 ноября 1966 года, в тот же день, когда ошеломленная Италия наблюдала, как вышедшая из берегов река Арно затапливает два из ее самых красивых городов — Пизу и Флоренцию.

Сейчас, в настоящем, все безмолвие Гаваны сосредоточилось в комнатушке. Оливеро встал, достал платок и отер им мокрый лоб юноши.

— Постарайся заснуть.

Луис Медина закрыл глаза. Возможно, он уснул.

Когда ранним утром Оливеро возвращался по улице Галиано на улицу Рейна, ему казалось, что странная тишина, царившая в городе в ту ночь, была связана с очень многими вещами, и все они были недоступны пониманию. И среди этих вещей были, без сомнения, страх, разлука и ожидание.