Домой, во Тьму - Антон Мякшин

– А ежели вы оба против… – топнул ногой Барлад, – валяйте, забирайте свои дружины и идите на все четыре стороны… Посмотрим, далеко ли вы уйдете. Да и пойдут ли за вами ваши воины?.. Они ведь тоже хотят жить. И здесь, в форте, их жены и дети.

– Ты обезумел, Скрадар, – медленно произнес Гульд и, закинув руку за спину, потянул меч из ножен. – Бесы поселились в твоей голове. Но ничего… Я сейчас проделаю там дырку, чтобы они могли уйти…

– Попробуй, Круд! – захохотал Барлад, обнажая свой меч. Грод и Буград сделали то же самое. Барлад свистнул, незапертая дверь зала Совета распахнулась. На пороге стояли несколько воинов с мечами в руках.

Гульд оглянулся на Гранада, тот едва заметно качнул головой.

– Значит, это заговор, – опуская оружие, сказал Гульд. – Даже от Барлада и Грода я ничего подобного не ожидал, но уж ты, Буград…

– Называй это как хочешь, – поморщился Буград. – Заговор или не заговор… Я просто хочу жить. И все мы хотим…

– Увести их, – скомандовал Барлад воинам и указал на Матея и Топорика. – Заприте понадежнее. Кто знает, может, они еще мне и понадобятся… А этого… – он ткнул пальцем в сжавшегося на своем стуле Тремьера, – отведите ко мне. Он ведь намеревался заставить меня пожалеть о том, что я делаю… Вот об этом мы с ним и потолкуем.

– Готовить послов? – осведомился у Барлада Грод.

– Немедленно, – кивнул Барлад. – Ни единой лишней минуты эта дьявольская штука не останется в нашем замке.

Один из воинов, поднатужившись, взвалил на плечо запечатанный кожаный мешок. Матей рванулся было к нему, но тут же отлетел в сторону. Рухнул на пол, со стоном сжимая рассеченную бровь.

– Ну, ты! Потише! – крикнул на воина, потиравшего кулак, Гульд, и Гранад схватил Гульда за плечи.

Тремьер, вытащив шпагу, озирался. Трое ратников, обнажив мечи, оттеснили его в угол. Тремьер прижался к стене.

– Важного господина из Герлемона брать живьем! – со смешком прикрикнул на них Барлад. – Смотрите, не вздумайте его поцарапать!.. Я с ним потом сам поговорю. Лично…

У Топорика кружилась голова. Он все еще не верил в то, что произошло. Лишь когда кто-то из ратников протянул к нему руки, пелена рассеялась.

– Оставьте мальчишку в покое! Барлад, зачем тебе мальчишка?.. – долетел до него голос Гульда.

– Гранад, успокой светлейшего князя! А ты, сопляк…

И Янаса вдруг поразила вспышка злости – да такая сильная, что у него мгновенно закружилась голова. Николас остался в лесу, истерзанный дикими ночными тварями, а его Ключом теперь решительно и с полным осознанием своей власти распоряжается этот тип. Трусливая скотина, думающая лишь о том, как спасти собственную шкуру, – какое он имеет право так поступать?! Снова Янас испытал странное чувство, будто ниточка, связывавшая его с Ключником, не оборвалась, а, напротив, стала крепче. Будто сила Николаса все еще была с ним, подпитывала его собственную сущность.

Он увернулся от захвата, оттолкнул ратника и прыгнул к двери. Оттуда показались еще двое. Барлад захохотал. Мальчик оглянулся: зал Совета был полон воинов из дружины Скрадара. Священнику, перевернув его на живот, связывали руки за спиной. Тремьер, бледный, с красными пятнами на щеках, отчаянно отмахивался своей шпагой от трех здоровенных двуручных мечей. Дрался, не надеясь ни на что, потому что, наверное, понимал – шансов у него нет никаких; если бы не приказ Барлада, ратники в минуту расправились бы с ним. Гульда за обе руки удерживал Гранад, шептал что-то ему на ухо, но было видно: происходящее ошарашило и его.

Ратник, широко расставив безоружные руки, наступал на Янаса. Мальчик все пятился и вдруг остановился. Ратник бросился к нему, но Янас, поднырнув, схватил метнувшуюся над головой руку и сильно дернул на себя, одновременно уходя влево, – как учил Николас. Инерция швырнул воина вперед – он и рухнул, загремев кольчугой, споткнувшись о подставленную ногу.

– Так их!.. – невнятно прозвучал голос священника.

Янас потянулся к ясеневой рукояти топорика, висящего на поясе, но тут каменный пол зала внезапно взбрыкнул и сбросил с себя мальчика.

Барлад встряхнул руку в стальной латной перчатке и скомандовал:

– Убрать! Болваны, с таким хлюпиком справиться не можете…

Звонко клацнула о камень брошенная с силой шлага. Это сдался Тремьер.

– Черт возьми, преодолеть такой путь – и дать заманить себя в ловушку… Если бы не раны! Тогда не я оказался бы в ловушке, а все они…

В каменном полутемном коридоре снова отчетливо стучали неторопливые шаги. Приближались. Идущего пока не видно, но ясно ощущается запах выделанной кожи, пыли, пота и железа.

Николас вжался в холодный камень, закрыл глаза, опасаясь, что взгляд может заставить идущего обернуться. Шаги, простучав совсем рядом, теперь удалялись. Николас расслабился и, скользнув спиной по камню стены, осторожно выглянул в коридор. И увидел человеческий силуэт, понемногу пропадавший в полумраке неосвещенного коридора. На узкополой шапке человека покачивалось тускло-алое петушиное перо. Из-за пояса торчала рапира без ножен.

Николас на всякий случай несколько мгновений прислушивался, затем шагнул из ниши в коридор. Пригибаясь, пробежал вслед за ушедшим, свернул на развилке наугад, пробежал вперед, свернул еще раз и, чертыхнувшись, остановился, услышав громкий говор прямо перед собой. Бежать было трудно. Не надо было бегать. Надо было идти, тогда красные круги не застилали бы глаза и шум крови в ушах не помешал бы услышать присутствие противника много раньше.

Звучали, нарастая, два голоса. Двое шли навстречу Николасу. Он повернул было назад, но и позади громыхнуло железом, и кто-то хрипло выругался.

Николас заметался. Отступил, зашарил глазами по сторонам и толкнулся в первую попавшуюся дверь. Закрыл ее за собой, привалился к ней спиной и сполз на пол, тяжело дыша. Комната, в которой он оказался, была пуста, если не считать сломанного табурета в углу. В открытом окне пухли синие сумерки.

Тело ломило от напряжения. Многочисленные раны пульсировали и – судя по горячо набухавшей одежде – снова начали кровоточить. Тело требовало отдыха. Проклятый замок! Надо же было так глупо попасться!

«А ведь где-то здесь и Пелип, – неожиданно подумал Николас, и его зубы сами собой громко скрипнули от проснувшейся ненависти.

Мысль о том, что красноволосый горбун, хладнокровно плетущий непонятную для прочих цепь, очередным звеном которой было убийство Катлины, где-то совсем рядом, а у него, у Николаса, нет сил даже для того, чтобы бесшумно приблизиться к нему… Эта мысль была невыносима.

…Он двинулся в путь, едва солнце достигло зенита. Идти не получалось, он передвигался то ползком, то на четвереньках. К вечеру, строго придерживаясь определенного ранее направления, дополз до речки, на берегу которой нашел покинутую совсем недавно землянку. Разобрав крышу землянки, вполне можно было стянуть плот, но течение реки, слишком быстрое для плоского ландшафта, навело его на мысль о том, что река, возможно, скоро оборвется водопадом. Умывшись и переждав часок на берегу, Николас пересек речку вброд и побрел дальше. Когда тьма сгустилась совершенно, он достиг берега другой реки – много шире и глубже той, на которую наткнулся вечером. Переплыть ее у него вряд ли хватило бы сил. Он уже готов был рухнуть на прибрежный песок и отключиться – а там будь что будет… но тут ему в голову пришла мысль получше. Превозмогая страшную усталость, Николас срубил несколько молоденьких сосенок, ивовыми прутьями связал их вместе. Разодрав остатки рубахи, скрутил длинную веревку и привязал себя к плоту. Сполз в воду, успел удостовериться, что плот держит вес его тела – и только тогда позволил себе провалиться в сон.