Америка - Франц Кафка

Ехали они два дня и две ночи. Только теперь Карл осознал, как велика Америка. Он без устали смотрел в окно, и Джакомо все время тянулся туда же, пока парням, которые дулись в карты, это не надоело и они добровольно не уступили ему место у окна. Карл поблагодарил их — английский язык Джакомо понимали не все, — мало-помалу парни стали дружелюбнее — иначе среди соседей по купе и быть не может, — хотя частенько их дружелюбие бывало обременительно: к примеру, когда карта падала на пол и они ее там искали, то всякий раз изо всех сил щипали Джакомо или Карла за ногу. Джакомо тогда вскрикивал от неожиданности и поджимал ногу; Карл же только однажды попытался ответить пинком, в остальных случаях он молча терпел. Все, что происходило в маленьком, задымленном даже при открытых окнах купе, было ничтожным по сравнению с тем, что они видели за окном.

В первый день они перевалили высокие горы. Иссиня-черные ребристые скалы подступали к самому поезду, пассажиры высовывались из окон, тщетно стараясь разглядеть их вершины, взору открывались узкие, мрачные изломы ущелий, и люди пальцами следили за направлением, в котором они исчезали, мелькали широкие горные потоки, вскипая валами на холмистом ложе и рассыпаясь тончайшим пышным кружевом, они устремлялись под мосты, по которым мчался поезд, и были так близко, что от их холодного дыхания пробирала дрожь.

— Вставай! Вставай! — крикнул Робинсон, едва утром Карл открыл глаза. Занавесь еще не раздвинули, но в щелки пробивался яркий солнечный свет, говоривший о том, что время близится к полудню. Робинсон с озабоченным видом сновал по комнате, то тащил полотенце, то тазик, то белье и платье, и каждый раз, пробегая мимо Карла, он кивком призывал его встать и, высоко подняв свою ношу, показывал, как напоследок мучается сегодня из-за Карла, который в первое утро, естественно, не способен разобраться в своих обязанностях.

Вскоре Карл увидел, кому Робинсон, собственно говоря, прислуживает. В закутке, отделенном от остальной комнаты двумя шкафами — прежде Карл его не замечал, — происходило большое омовение. Голова Брунельды, открытая шея — волосы как раз рассыпались по лицу — и часть затылка виднелись над шкафами, а время от времени поднималась рука Деламарша с мокрой губкой, которой он тер и мыл Брунельду. Слышались отрывистые приказы, которые Деламарш отдавал Робинсону, тот передавал нужные вещи через узкую щель между шкафами и испанской ширмой, при этом он вынужден был изо всех сил вытягивать руку и старательно отворачиваться в сторону.

— Полотенце! Полотенце! — крикнул Деламарш. И едва испуганный Робинсон, забравшийся под стол в поисках чего-то другого, высунул оттуда голову, как последовал новый приказ:

— Где же вода, черт побери! — И над шкафом возникла злющая физиономия Деламарша. Впрочем, все, что, по мнению Карла, требовалось при умывании и одевании только один раз, здесь требовали и приносили многократно и в какой угодно последовательности. На маленькой электрической плитке все время подогревалось ведерко с водой, и Робинсон снова и снова, раскорячив ноги, тащил эту тяжесть к закутку. Удивительно ли, что при таком обилии обязанностей он не всегда точно придерживался указаний, и однажды, когда в очередной раз потребовали полотенце, он просто схватил сорочку с широкого ложа посреди комнаты и, скомкав, перебросил в закуток.

Но и у Деламарша работа была не из легких, и злился он из-за Робинсона — Карла он в своем раздражении просто не замечал — только оттого, что сам не мог угодить Брунельде.

— Ax! — вскрикивала она, и даже не причастный к событиям Карл вздрагивал. — Ты делаешь мне больно! Уходи! Лучше я сама вымоюсь, зато не буду страдать! Вот опять я не могу поднять руки. В глазах чернеет — так ты меня сжимаешь. На спине, должно быть, сплошные синяки. Но разве ты мне об этом скажешь?! Подожди, я покажусь Робинсону или нашему малышу. Нет, я же этого не делаю, только будь немного поласковее. Осторожно, Деламарш! Впрочем, я повторяю это каждое утро, а ты хоть бы что… Робинсон! — крикнула она неожиданно и взмахнула над головой кружевными панталонами. — Помоги мне, смотри, как я страдаю! И эту пытку Деламарш называет мытьем! Робинсон, Робинсон, куда ты запропастился, неужели у тебя нет сердца?!

Карл молча шевельнул пальцем, показывая: иди, мол, но Робинсон не глядя помотал головой в знак того, что ему виднее.

— Ты что! — шепнул он на ухо Карлу. — Она совсем не это имеет в виду. Я один раз сходил туда и больше не пойду. В тот раз они вдвоем схватили меня и окунули в ванну, так что я чуть не утонул. И целыми днями Брунельда упрекала меня в бесстыдстве, то и дело твердила: «Давненько ты у меня не купался!» или: «Когда же ты снова придешь посмотреть, как я моюсь?» Она прекратила, только когда я на коленях вымолил у нее прощение. Этого я не забуду.

И пока Робинсон об этом рассказывал, Брунельда снова и снова кричала:

— Робинсон! Робинсон! Куда же запропастился этот Робинсон!

Хотя никто не приходил ей на помощь и даже ответа не последовало — Робинсон подсел к Карлу, и оба смотрели на шкафы, над которыми нет-нет да и появлялась голова Брунельды и Деламарша, — Брунельда не переставала громко жаловаться на Деламарша.

— Ах, Деламарш! — кричала она. — Теперь я вовсе чувствую, что ты меня моешь. Где у тебя губка? Ну, давай же! Если б я только могла нагнуться, если б могла шевелиться! Я бы тебе показала, как надо мыть. Где мои девичьи годы, когда я каждое утро в имении моих родителей плавала в Колорадо и была самой шустрой и ловкой среди своих подруг! А сейчас! Когда же ты научишься мыть меня, Деламарш? Машешь губкой, напрягаешься, а я ничего не чувствую. Когда я говорила, чтобы ты не тер до крови, я вовсе не собиралась стоять тут и простужаться. Дождешься, что я выпрыгну из ванны и убегу, ты мой характер знаешь!

Но она не выполнила своей угрозы — да и вообще, это было для нее невозможно, — похоже, Деламарш из боязни, что она простудится, силком усадил ее в ванну, так как послышался очень сильный всплеск воды.

— Да, это ты умеешь, Деламарш, — сказала Брунельда чуть тише, — натворишь что-нибудь, а потом подлизываешься.

Затем некоторое время было тихо.

— Он ее целует, — сказал Робинсон, вскинув брови.

— А теперь что надо делать? — спросил Карл. Раз уж он решил здесь остаться, пора приступить к своим обязанностям. Он оставил промолчавшего Робинсона на канапе и стал разбирать импровизированную постель, еще примятую после долгой ночи, чтобы затем аккуратно сложить каждую вещь из этой груды, чем, вероятно, не занимались уже которую неделю. — Взгляни-ка, Деламарш, — сказала Брунельда, — по-моему, они разбрасывают нашу постель. Во все надо вникать, нет ни минуты покоя. Ты бы построже с обоими, иначе они на шею сядут.

— Не иначе как малыш со своим треклятым служебным рвением! — крикнул Деламарш, вероятно собираясь выскочить из закутка; Карл тут же выронил все из рук, но, к счастью, Брунельда сказала:

— Не уходи, Деламарш, не уходи. Ах, от горячей воды так размаривает. Останься со мной, Деламарш!

Только сейчас Карл заметил, что из-за шкафов поднимаются клубы пара.