Кровавая месть - Иоанна Хмелевская

— Погоди-ка, — остановила она сердито бормотавшую что-то себе под нос подругу. — Перед чьим носом она там крутила? Ты же говорила, что крутила. На кого-то конкретного нацелилась, или так, для тренировки?

Боженка гневно фыркнула и выбралась из кресла:

— Сейчас. Уберу эту отраву и принесу чего поприличнее. Видела у тебя запасы. Наверно, без этого уже не может, но по моим наблюдениям на самого главного клиента нацелилась — на заказчика…

Какое-то время её было плохо слышно, поскольку она копалась в холодильнике, извлекая оттуда пиво. Через пару минут, когда на столе уже стояли стаканы, Майка получила продолжение:

— … честно говоря, только когда Большой Шаман его привёл. Развернулась вовсю, так сказать, а тот рот раззявил и глаз с неё не сводил. Ну почти — бедолага на кензане на время её таки переплюнул.

Зашипела открываемая банка, потом вторая, Боженка, отдуваясь, налила себе и Майке. Майка взяла напиток не глядя. А вдруг Вертижопка сменила объект охоты и решила поднять планку, чтобы стать не рядовой госпожой директоршей, а госпожой президентшей пухнувшего от миллионов холдинга.

И отцепится тогда эта пиявка от Доминика. Но тут же погрустнела, вспомнив, как выглядит господин президент: лысая головёнка, тощая шейка, кривые ножки-палочки, козлиная бородка, и кто жена этого Адониса — «вице-мисс Полония» двух-трёхлетней давности. Вице-мисс Вертижопке не по зубам, хоть тресни, это во-первых, а во-вторых, Доминика на кривоногое недоразумение она не променяет. Было в Доминике нечто, на что липли все бабы, хотели его любить и быть им любимыми…

Майка вздохнула. Не слишком тяжело, поскольку взгляд зацепился за монитор с цепочкой витрин, и удовлетворение от сделанной работы затмило все прочие эмоции.

— Пять дней, — твёрдо сказала она. — Со следующей пятницы меня не будет пять дней. Не знаю, легче станет Доминику от этого или нет. Дети пронюхали, что, похоже, он тёплое гнёздышко теряет.

Боженка чуть опять не захлебнулась, на этот раз пивом:

— И что?

— Не в восторге они от этой юлы, смешной им кажется и скучноватой. И по их наблюдениям выходит, что владелец кошелька скоро возвращается из Канады, а папа другого жилища не имеет и не ищет. А потому рассчитывают, что вернётся домой, очень этому рады и решили, что будут страшно послушными, чтобы папа мог эту свою тяжкую работу делать здесь. Верят в тяжкую работу.

— Потрясающие дети! Выходит, сказал им?

— Надо же ему, в конце концов, с кем-то разговаривать.

Доминик до некоторой степени разоткровенничался с детьми только по одной-единственной причине и вовсе не из желания поболтать. Просто категорически не мог больше выносить Харальда Синезубого. Этот тип приезжал ещё раз и опять протанцевал с мамой польку-галоп на одном квадратном метре, сверкая рекламными зубами. А это уже слишком. Необходимо было во что бы то ни стало сменить тему, а поскольку ничего лучшего, кроме столь заботившего его жизненного пространства, в голову не пришло, вот и пробормотал пару слов. Остальное потрясающие дети додумали сами.

— Вот что я тебе скажу, — глубокомысленно заявила Боженка. — Что-то будет. Если эта гнида вертлявая заявится в твой дом…

Майка не дала ей договорить:

— Никогда. Не заявится. А если вдруг, то труп в зоне шаговой доступности я гарантирую…

Боженка сразу же решила придумать для Майки алиби. На всякий случай.

* * *

Тяжкая работа Доминика не была выдумкой. Просто счастье, что он любил своё дело и относился к нему, как к своего рода хобби. Трудные задачи и их решение доставляли ему удовольствие, математика была ему послушна, словно верная собака, а на горизонте маячили великие свершения. С другой стороны — обязаловка, ужасно не хватало столь любезной свободы: никакого бриджа, никакого трёпа с приятелями, никакого секса с любимой Эмилькой, никакой возни с обожаемым «харлеем», никаких гонок по пересечённой местности в соответствующую погоду. Одним словом, с работой — всё тип-топ, а частная жизнь — хоть вешайся.

Он по-прежнему не получал того, чего желал, и, что ещё хуже, всё время вынужден был напрягаться. Устраивать, искать и добиваться. Хотел и не получал, а само не приходило. Просто противоестественно!

Совсем не так представлял он себе рай с прелестной нимфой в объятиях!

А тут ещё этот канадский урод возвращается. На месяц раньше срока, кошмар!

Мысль укокошить урода сразу в аэропорту или, как вариант, по дороге домой Доминику в голову, к счастью, не пришла. Возможность оставаться в квартире вместе с хозяином тоже отпадала. Мир, к сожалению, состоял из неких непреложных правил, бороться с которыми представлялось совершенно бесполезным. Всё равно, что пытаться укусить гранит, да ещё прожевать, да ещё, чтоб вкусно было.

В самой глубине подсознания забитая, придавленная всяким мусором и старательно вычеркнутая из памяти едва рыпалась-таки мысль, что есть у него своё место, его собственное, за которое вовсе не надо бороться. Не нужно оно ему. Не нужно! Ни за что и никогда!

Но вредное подсознание оказалось упрямым. Не меньше своего хозяина, а то и поболе.

От прелестной нимфы помощи не было никакой. Не отдавая себе в этом отчёта, Доминик привык к Майке, которая обладала расторопностью, энергией, трудолюбием и находчивостью. А главное, любила его и, понимая его натуру, старалась по возможности выручать. Причём в ситуациях, когда мужу просто необходимо было что-то сделать, отдавала указания простые, понятные и абсолютно выполнимые, а уж если, часом, и противные, то, во всяком случае, совершенно обоснованные. Ровно того же он подсознательно ждал и от Вертижопки.

С таким же успехом мог дожидаться от коровы высокохудожественного танца живота.

Вертижопка была глупа решительно и бесповоротно. Притворись она огорчённой и расстроенной, слабой и беззащитной, нежным цветком, которому не выжить без поддержки могучего дуба, на который она надеется и уповает, в Доминике проснулся бы рыцарь. Мужские черты встрепенулись бы и ринулись в бой с враждебными драконами — глядишь, и победил бы. Однако Вертижопка обижалась и дулась, отворачивала милое личико и не скрывала своего неудовольствия. И что получалось? Мало того что от него требовалось проявлять безумную активность, так ещё приходилось всё время извиняться перед обожаемой Эмилькой не известно за что и каким образом. Надутая мордашка путала Доминику мозги и руки, уж не говоря о том, что не мордашка являлась главной ценностью Дульсинеи. А главной ценности он тоже не получал, поскольку не мог решить дела с разводом.

Результат был предсказуем. Доминик вернулся домой.

Дети совершенно случайно проявили чудеса дипломатии. О папе маме донесли, а о маме не сказали папе ни слова. Харальдом восхищались отдельно.

А посему Доминик, войдя вечером в нежелаемый и отвергаемый дом, где намеревался быть глухим, немым и слепым, так удивился, что моментально лишился намеченных дефектов. Майка в спальне собирала большой чемодан, раздумывая как раз, брать ли вечернее платье.