Спаситель - Иван Прохоров

– Слыхивал я про тот град, да прав Кролюшка – слухи все это, – поддержал старого друга целовальник, – по молодости ты охоч да сказок, Истома, да мы уж за жизню наслухались всякого. Одно правдой оказалося – Стенькин поход, да и то погуляли недолго – четвертовали «царя народного» на Болоте. Ин ладно, пора мне.

Целовальник упер руки в колени, намереваясь подняться, но Истома взмахнул обеими руками.

– Обождите! А елико покажу я их вам и самолично они обо всем скажут?

– Кого?

– Новых братьев моих! Из Солнечного града!

На этот раз встали разом все трое.

– Ты уж прости, Истомушка, – сказал десятник, – не ведаю смогу ли вновь от служебных дел отлучитися, да паки ради бродяг, овые тебе яко отроку доверчивому лапши навешали.

– Не годе, Кроль, сызнова собираться. Зде они, выслушайте их, да поглядите сами.

– Иде зде? В лесу?! – удивился целовальник.

– Досталь умом тронулся! – махнул рукой купец.

Троица пошла к дверям, но прежде к ним подскочил Истома, и отворив, крикнул в мороз:

– Заходите, братья!

Сначала ничего не произошло, а после за дверью послышался приближающийся многоголосый говор. Троица замерла, глядя на приотворенную дверь. С громким скрипом она вдруг распахнулась и стали в избу один за другим входить крупные воины. Тут были Филин, Данила, Аким, Антон, братья Егор и Бартоломей, головорез Мартемьяна – Сардак и несколько бывших стрельцов и казаков из южных острогов. Кроль узнал в толпе, внезапно заполнившей тесную избу Андрея Носова – молодого десятника из отряда Пафнутия, одного из верных людей Карамацкого, который был отправлен полтора месяца назад принужать Причулымский и Ачинский остроги. Только кафтан его был непривычен для их сотен – не худ и залатан, а новенький, шерстяной. На ногах – кожаные расписные сапоги с загнутыми носками. На плече – иноземный дробовик с серебряными накладками, на поясе – сверкающая есаульская сабля. Остальные воины тоже как на подбор – крупные, сытые, добротно укомплектованные. Кое-кто в кожаных перчатках, а кто без них – при одном-двух перстнях на пальцах.

Однако больше всего поразило отступившую к лавке троицу – как по-свойски приветствовал их Истома и как они обнимали его в ответ, будто брата.

– Братья! – воскликнул Истома, показывая вошедшим воинам на троицу, – овые люди верные. Они знали отца моего. Знайте, верить им годе яко мне.

Кое-кто из «братьев» кивнул, троица тоже ответила неуверенными кивками.

– Андрей же ты?! – осторожно обратился Кроль к бывшему десятнику Пафнутия.

– Здравствуй, Кроль, – вальяжно кивнул ему бывший сослуживец.

– Верно ли сказывает Истома о Солнечном граде, и еже живете онамо вдосталь, а всех мытарей скинули на пики?

– Верно, – спокойно подтвердил Носов, – токмо зовется наш град Храмом Солнца.

– А еже сталось с Пафнутием и хлыщом его верным сученышем Феодорием Терпиловым?

– Пафнутия вздернули мы в Причулымском остроге, онамо дозде в петле болтается иным гостям в назидание, а извратнику Терпилову, что сечь любил казаков да стрельцов, отсекнули голову и скормили мартемьяновым свиньям.

Троица переглянулась.

– И живете в достатке?

– Яко никогда ни живали. У нас на всех целый град больше Тобольска.

– Никто не ущемляет?

– Ни даже. Поборы, ясаки сами себе платим.

– А правду сказывают, что посреди вас воевода некто разбойник и колдун Филипп, а при нем демонолицый черт во устрашение? – спросил целовальник Шелкопряд.

– Есть среди нас воин Филипп, – кивнул Данила, – токмо не разбойник он и не воевода, а брат нам яко и все мы промеж собою.

– А кто же правит вами?

– Ин никто не правит, сбирается круг и на ем все сказывают и решают братским советом.

Вперед выступил Данила.

– Ежели хотите быти хозяевами у себя и верно сказывает брат наш Истома, еже лютуют ваш воевода с рындарями, стало быть легко люд поднимете. – Сказал он.

– Токмо вздивиячитесь [будьте одержимыми], – добавил Антон, – хотите победить малой кровью, действуйте быстро и смело, яко нужники.

– Сице, с чего ж зачинать? – спросил Кроль.

Воины многозначительно замолчали, только Данила кивнул на стоявшего перед ним Истому.

– Зачнем с самых верных и надежных людей, братья, – обратился Истома на этот раз к троице, – опасно [осторожно] сказывайте еже видели, слышали, ничайте [склоняйте] людей, пущай ползет слух по слободам, посадам, монастырям и земствам, вонмайте веру еже они не одни, еже за ними нужа против бояр великая. А чрез седмицу повстречаемся сызнова, токмо приведите на сей раз людей [вящше] больше и таже [потом] скажу, что делати будем.

***

Подходя к воеводской коморе, письменный голова Семен Федорович Бутаков поправил кружевные манжеты голландского платья, которое позволял себе иногда надевать, несмотря на косые ухмылки дворни, протянул руку к дубовой двери, собираясь постучать, как вдруг внимание его привлекло движение справа. Бутаков повернул голову – из темного угла коридора молча взирали на него двое страшных рандырей Карамацкого. Семен Федорович чуть было не вздрогнул от неожиданности. И посем, они всякий раз зде таятся яко хорты в логове? – подумал он. Следом распахнувшая дверь воеводской коморы едва не сшибла его. На него выкатился тяжелый как огромное пушечное ядро Карамацкий, вращая бешенными глазами.

Бутаков знал, что полковник последнее время много чудит, а накануне даже избил до смерти палкой крестьянского отрока за недобрый взгляд – деяние, елико совершенное другим лицом неминуемо приведшее бы к наказанию. Но не в случае с Карамацким.

Семен Федорович улыбнулся своей приветливой улыбкой, прикрыл мимолетный испуг шутливым тоном.

– Убо уходите, Осип Тимофеевич?! – по-дружески протянул Бутаков. – Эге, сице редко видимся последнее время, досталь позабыли про нас.

Карамацкий не сводя глаз с Бутакова сдвинул брови. Дышал он тяжело, через рот, будто был пьян.

По сгустившемуся смраду пыточных изб Бутаков понял, что позади него неслышно появились рындари Карамацкого.

– Про вас? – тихим выдыхом переспросил Карамацкий, так что Бутакову стало страшно и он подумал, что именно таким жутким взглядом, наверное, смотрит полковник на тех, кого пытает на дыбе долгими часами.

– Семен Федорович, ты? – раздался из коморы голос воеводы. – Живей заходи!

Бутаков изобразил намерение, что хочет войти в дверной проем, прегражденный Карамацким – юркнул было в узкую щель слева, но Карамацкий двинулся на него, словно на пути