Та, что гасит свет - Дмитрий Рыков

— Все ОК! — попытался шутить Борис Антонович.

— Это надо снять, — указал Клетцер на образок.

— Нельзя. — Борис Антонович прикрыл его ладонью.

— Я вас прошу, — твердо отрезал Клетцер.

Борис Антонович со вздохом снял образок и оглянулся — куда положить? Карманов-то нет. Отдал врачу:

— Только не потеряйте.

— Гут. Пора начинать.

К лицу Бориса Антоновича подвинули маску, заставили всунуть в нее нос и глубоко дышать. Дали наркоз. Голоса стали отдаляться, уходить все дальше, дальше… Вскоре они исчезли совсем…

Проснувшись, он сначала отметил черноту ночи за окном и только потом почувствовал дикую, нестерпимую свинцовую боль во всем теле. Расплавленным металлом она перетекала по членам, в спине будто образовалась огромная дыра, словно вырезали не грыжу, а весь позвоночник. Голову сжимали тиски, казалось, по ней били дубиной… Не поворачиваясь, он яростно застучал ладонью по красной кнопке.

В палату вбежала испуганная медсестра, молодая и симпатичная, но ему сейчас не было никакого дела до ее молодости и внешности.

— Дайте мне, пожалуйста, болеутоляющего, — медленно, твердо попросил он и вдруг понял, что говорит на русском.

— Найн, найн! — затараторила медсестра, мешая немецкие слова с русскими. — Очень много болеутоляющего, очень много снотворного!

Борис Антонович все понимал, но его язык и мозг не могли производить немецкие слова.

— Give me painkiller! — вдруг заорал он. — Give me painkiller! Now! Now!

— Я не могу! Только с личного разрешения доктора Клетцера!

— Call him! Now!

— Сейчас три часа ночи! Я не могу!

— Give me painkiller! Where is Kletzer? Give me painkiller!

Медсестра убежала и в самом деле позвонила — немка! Доктор Клетцер взял трубку в три часа ночи — немец! Вскоре она вернулась, держа на ладони три капсулы. Борис Антонович сразу схватил их, раздавил зубами и принялся разжевывать — он знал, что так лекарство быстрее попадет в кровь. Минут пять он еще постонал для порядка — чтобы медперсоналу жизнь медом не казалась — и уснул.

На следующий день он почувствовал себя лучше, принимал диклофенак и пил бульон. Наташу к нему не пустили.

На третий день стало совсем хорошо. Симпатичная медсестра дала задание: пройти пятьдесят метров по коридору туда и обратно. Борис Антонович думал, что даже сползти с кровати не сможет, а тут целое путешествие! Но если надо — значит, надо! Вдоль стеночки, вдоль стеночки, бочком, бочком… Медсестра незаметно прыснула в кулачок.

— Что смешного? — Вот и вспомнился немецкий.

— Суперсекси! — ответила она и указала на его чулки.

Ну да, пугало огородное…

Во второй половине дня его посетили Клетцер и фрау Бергер. Улыбающийся доктор достал пачку цветных фотографий и принялся объяснять все этапы операции. Она длилась час сорок пять минут и была самой сложной в истории клиники.

— Шунтирование восемь часов проводят, — заметил Борис Антонович.

— То шунтирование, — возразил доктор. — А это грыжа. Обычно ее вырезают за полчаса. А у вас там нервные корешки переплетены, моей главной задачей было сохранить вам возможность ходить. Передвигаться, вы понимаете? Не жить без боли, играть в лаун-теннис, бегать на марафонские дистанции, а просто двигаться.

— Я понял. Спасибо, доктор. Но что дальше?

— Я, честно, не знаю, что дальше, — развел руки Клетцер.

Борис Антонович заскрипел зубами:

— Как не знаете?

— Так. Не знаю. Ткань плохая, как будет рубцеваться, не понятно, вторую грыжу тоже надо удалять. Но когда? Можно поставить протез, но на позвоночнике… Пока это малоизученная область. Будьте с нами на связи, присылайте снимки, обследуйтесь у моих коллег, вы ведь замечательно говорите по-немецки. Наблюдайтесь дома, позвоните мне или госпоже Бергер через два месяца, может, что прояснится. И, главное, не торопите события. Секс — только лежа на спине и не сразу. Долгая ходьба тоже. Тяжестей — никаких. Только лежать или стоять, сидеть — ни в коем случае! Запомните: одно неловкое резкое движение, и вся моя работа к чертям. Терпите, и Бог вознаградит вас.

— Вот как… Вы веруете в Бога. А я сначала подумал, что вы атеист.

— Я верю в Бога. Он должен вам помочь. В аэропорт поедете прямо из клиники — вам нужна специальная машина, вы должны ехать лежа. И попросите жену поменять билеты на бизнес-класс, у вас сейчас эконом, я знаю. Потеряете в деньгах, но для выздоровления нет мелочей — у вас будет широкое удобное кресло. Запомните, каждый день вы должны проходить сто метров, остальное время только лежать. Пусть ваша жена проставит дату вылета завтрашним днем, вам уже нечего у нас делать.

Борис Антонович долго тряс ему руку, простились до завтра.

Вскоре пришла Наташа, как раз наступило время обеда. Он потащил ее в местную столовую, хотя называть так это заведение язык не поворачивался — скорее маленькое симпатичное кафе с дизайнерской мебелью.

— Как я рада видеть тебя таким! — щебетала она. — Я думала увидеть умирающего лебедя, а ты…

— Смотри, — показал он вилкой на появившуюся в дверях симпатичную медсестру. — Утром мне было настолько хорошо, что я даже подумывал ей всунуть.

— Я тебе всуну! — шутливо погрозила Наталья пальчиком.

— Нет, Наташенька, серьезно. Меня же напичкали всякими болеутоляющими, успокоительными, снотворными — я нахожусь как бы в состоянии некоей эйфории. У меня же после операции все нервы обнажены, а трахаться я хочу — до изнеможения! Но мне пока нельзя! А когда будет можно, то только лежа и не двигаясь. Один минет, короче.

Наташа дразняще улыбнулась:

— Приедем в гостиницу, я тебе так отсосу, что ты про все на свете позабудешь.

— Ну нет, — поддразнил он жену. — Все на свете я забывать не желаю.

— Забудешь, забудешь. Даже имя любимого бразильского автора, лауреата Нобелевской премии.

— Подкалывай меня еще тут…

— Я шучу. Я ведь рада, что ты выздоравливаешь и что все прошло нормально.

— Ну, до нормального еще далеко. Знаешь, любимая, а меня ведь кое-какие мысли перед операционным столом посещали…

— Какие?

— Что я буду инвалидом, а ты меня бросишь… — Борис Антонович пристально посмотрел Наташе в глаза. Он часто изводил себя наболевшим вопросом, и сейчас впервые произнес это вслух.

— С ума сошел? — отвела она взгляд. — Как я могу оставить мужчину своей мечты?

— И каков он — мужчина твоей мечты?

— Чтобы заботился обо мне. Любил без памяти… Чтобы пылинки сдувал.

— Я разве такой?

— Конечно.