Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Не знаю, почему сейчас Юрий Николаевич изменил финал спектакля. Раньше Маша в финале не расставалась со сказкой, не прощалась с мечтой. Я помню, как бросалась к игрушечному Щелкунчику просто со слезами на глазах – настолько это было трогательно! На пустой огромной сцене в луче света оставались только девочка и кукла, только девочка и ее мечта. Через призму того, что с ней случилось в Рождественскую ночь, она будет воспринимать всю свою будущую жизнь! И грустный, и светлый финал. Все сбудется!.. И вдруг теперь Маша (сейчас – Мари), вернувшись из сказки, видит маму, папу, Дроссельмейера: «Доброе утро! Пора вставать!» Никаких сказок, никаких чудес, тебе все приснилось! Вся магия, вся красота, вся поэзия пропала – осталась одна бытовая картинка…

Следующий балет Юрия Николаевича – самый легендарный, самый прославленный его балет «Спартак». (Единственный «заказной» спектакль Григоровича, который ему заказали, а не он сам захотел поставить.) Юрий Николаевич пришел к нам в сомнениях: «Ребята, давайте будем думать…» Тогда, в 1968-м, нас объединяло настоящее сотворчество: мы начали вместе что-то придумывать, пробовать – и заразились этим. Интересно, что на роль Спартака планировались и Володя, и Марис Лиепа, а на роль Красса – Владимир Левашев, обычно исполнявший характерные партии (ведь по традиции Красс почти не танцевал). В балете также были две контрастные женские партии: Фригию, жену Спартака, репетировала я, а куртизанку Эгину, любовницу Красса, – Нина Тимофеева. И у Мариса с Володей появилось интересное предложение – сделать партии главных противников одинаково танцевальными, чтобы танцем выразить поединок, реальное противостояние между ними. Пришли со своей идеей к Григоровичу. Причем оба заранее согласились на любое решение: например, что Спартаком будет Марис, а Крассом – Володя; или наоборот. Григорович задумался на какое-то время, затаился и в конце концов сказал: «Давайте попробуем!» И решил, что Спартаком станет Володя. Очень многие тогда сомневались в правильности такого решения: партию Спартака всегда поручали артистам с монументальной внешностью, роста двухметрового – и вдруг Васильев!.. Когда Григорович поставил первый акт, он сказал: «Смотрите и решайте – будем дальше работать или нет. Я абсолютно не уверен…» И вот на верхней сцене мы показали первый акт худсовету и труппе (но, кажется, тогда чуть ли не весь театр там собрался!). И каким это стало триумфом, как нас все поздравляли! А как мы потом боялись, что второй акт получится хуже! Мы страшно «болели» за наше общее дело!

А с «Лебединым озером» начались уже какие-то странности, что-то пошло по-другому. Старую постановку я танцевала мало, первый раз – в 1968 году, а на следующий год Григорович поставил свой спектакль. Почти сразу после моего ввода в старое «Лебединое» я попала в очередную больницу с очередным приступом. Лежу, и вдруг нянечки приносят газету: «Здесь про вас написано!» Открываю «Правду» и вижу статью Ю. Н. Григоровича о моем дебюте в «Лебедином озере»: «…новые стороны артистической индивидуальности Е. Максимовой… простота и ясность при значительности всего, что она делала…» – и так далее в том же духе. В общем, хвалебная статья. Меня это поразило: чтобы в то время в «Правде» напечатали статью о дебюте балерины в каком-то балете – такое, наверное, раз в десять лет случалось; да еще сам Григорович, такая фигура, отметил и похвалил мою работу!.. И вот начался следующий сезон, Юрий Николаевич объявил: «Старое “Лебединое” снимаем с репертуара. Новое репетируют Плисецкая и Бессмертнова». И все. Меня ни в каких составах нет. Я никогда в жизни в Большом театре ничего не просила, никогда никуда не ходила. А тут подумала: ну, может, какое-то недоразумение?.. И еще, помня ту его рецензию (сам же хвалил все-таки), решилась, подошла и сказала: «Юрий Николаевич, мне бы очень хотелось танцевать “Лебединое”!» – «Ты знаешь, – говорит, – не получится, партнеров нет». Ну хоть бы какую другую причину придумал! Наверное, он просто не знал, что сказать, потому что как раз с партнерами-то не было никаких проблем – танцевать могли и Фадеечев, и Лавровский, и Лиепа (правда, у Мариса с Григоровичем тогда уже конфликты начались). В общем, как первый раз в жизни попросила, так и обожглась на этом. И с тех пор никогда больше с просьбами не обращалась. Почему Григорович так поступил тогда – не знаю…

Однако потом, когда в 1973 году Григорович делал новую редакцию «Спящей красавицы», мы с Васильевым опять стали первыми исполнителями, и все вроде шло хорошо, но… Для меня «Спящая красавица» фактически оказалась последней работой с главным балетмейстером, хотя после этого я числилась в штате балетной труппы Большого театра еще целых пятнадцать лет. В 1975-м при подготовке «Ивана Грозного» Григорович нас с Володей перевел во второй состав и даже перестал приходить на репетиции, так что Володя партию царя Ивана готовил с Галиной Сергеевной Улановой. А в «Ангаре» – Юрий Николаевич меня уже ни в один состав не поставил, так же как и в своей версии «Ромео и Джульетты», да и в «Золотом веке» тоже. И слава Богу, что не поставил!

Конечно, не сразу, не вдруг, но что-то постепенно менялось в наших отношениях… Прежде на репетициях мы много спорили, что-то обсуждали, и никогда раньше Юрий Николаевич не воспринимал замечания артистов как крамолу, не находил в них ничего обидного. Мы вместе работали! Мы могли что-то предложить – и дело не в том, входили наши предложения потом в спектакль или нет. Но тогда Григорович над замечаниями и другими идеями задумывался, он убеждал и доказывал. Или мы его убеждали. И вдруг предлагать иное и спорить с главным балетмейстером стало нельзя! Сложилась странная ситуация: теперь, когда мы с Васильевым на худсовете высказывались о его новых спектаклях («Иван Грозный», «Ангара» и других), любое слово критики воспринималось как личное оскорбление, как происки интриганов. Но последние балеты Григоровича действительно казались нам во многом вторичными, повторяющими его прежние находки («Ангара» так была просто насквозь фальшивым спектаклем, и Володя даже пытался отказаться от Государственной премии за участие в нем). Однако выяснилось, что когда на худсовете предлагают высказываться, то на самом деле твое мнение никого не интересует: от тебя требуется только восхищаться и одобрять. В театре стали появляться только те люди, которые хвалили главного балетмейстера. Если кто-то осмеливался произнести малейшее замечание в его адрес, даже в самой благожелательной форме: «Мне очень понравилось, но вот тут, может быть, надо немного подумать…» Все! Достаточно! Больше такой человек в театре не показывался, его не пускали даже на четвертый ярус. Это касалось артистов, это касалось журналистов, это касалось всех! Когда издательство «Искусство» выпустило книгу Вадима Гаевского «Дивертисмент», в которой известный и уважаемый критик вполне интеллигентно высказал свою точку зрения на некоторые огорчающие тенденции в творчестве Григоровича и его супруги Бессмертновой, – разразился страшный скандал! Редактора книги Сергея Никулина сняли с должности, в издательстве начались увольнения, приостановили выпуск нескольких других книг о балете, в почти готовых изданиях из верстки вырезали куски текста и пустые места срочно прикрывали фотографиями.

Те, кто был рядом с Григоровичем во времена его молодости, постепенно отдалились, исчезли. Юрий Николаевич начал окружать себя совершенно другими людьми, и не думаю, что общение с ними пошло ему на пользу. Вокруг главного балетмейстера образовалась особая свита, которая беспрерывно восхищалась: «Ах, гений, гений!»… А у нас с Григоровичем остались чисто формальные отношения подчиненных с начальством. Добрые личные отношения оказались непоправимо разрушены, и сознавать это было очень тяжело.