Эпоха невинности - Эдит Уортон

Арчер ничего не сказал. Это казалось ему совершенно нормальным — хотя и трагичным, — что Бофорт может лишиться денег, добытых нечестным путем. Поэтому мысли его, скользнув над несчастной судьбой миссис Бофорт, вернулись к чему-то более близкому. Что означало то, что при упоминании графини Оленской Мэй так отчаянно покраснела?

Четыре месяца прошло с того летнего дня, который они провели вдвоем с Оленской; больше он не видел ее. Он знал, что она вернулась в Вашингтон, в маленький домик, который они сняли с Медорой; однажды он написал ей — несколько слов, спрашивая, когда же они увидятся снова, — и она еще более кратко ответила: «Еще не время».

С тех пор между ними не было никакой связи, и он выстроил в своей душе некое святилище, в котором среди секретных дум и желаний царила она. Мало-помалу оно превратилось в место, где была его настоящая жизнь и совершались правильные поступки; туда он приносил книги, которые читал, мысли и чувства, которые лелеял, свои суждения и мечты. Вне этого места, где текла его реальная жизнь, он двигался с растущим чувством неудовлетворенности и недовольства, наталкиваясь на знакомые предрассудки и традиционные точки зрения, словно рассеянный человек с отсутствующим взглядом, спотыкающийся о мебель в собственной комнате. Отсутствующий — это было именно то слово, которое характеризовало его теперь. Так бесконечно далек был он от всего, что окружало его, что было привычно для тех, кто был рядом с ним, что иногда его даже пугала их уверенность, что он по-прежнему находится среди них.

Вот и теперь он едва осознал, что мистер Джексон, откашливаясь, готовится к новым разоблачениям.

— Я не знаю, конечно, насколько распространяется осведомленность семьи вашей жены о том, что говорят в свете об отказе мадам Оленской принять последние предложения мужа.

Арчер молчал, и мистер Джексон двинулся в обход:

— Такая жаласть… Право, такая жалость, что она отказалась.

— Жалость? Ради бога, почему же?

Мистер Джексон внимательно уставился на свою ногу — туда, где туго натянутый носок соединялся с лакированной туфлей.

— Ну, если спуститься с небес на землю — на что она собирается теперь жить?

— Теперь?

— Если Бофорт…

Арчер вскочил, ударив кулаком по краю письменного стола. В стаканчиках медного чернильного прибора на столе заплескались чернила.

— Что, к дьяволу, вы хотите этим сказать, сэр?

Мистер Джексон, слегка поерзав на стуле, невозмутимым взглядом посмотрел на вспыхнувшее лицо Арчера.

— Ну, я узнал это из весьма достоверного источника, собственно говоря, от самой старой Кэтрин — что семья урезала содержание графини Оленской, когда она окончательно отказалась вернуться к мужу. А из-за этого отказа она потеряла право на свои собственные деньги — которые Оленский был готов ей предоставить только в том случае, если она вернется, — вот и все, что я хотел сказать. А что, мой мальчик, ВЫ собирались от меня услышать? — отозвался мистер Джексон с легкой усмешкой.

Арчер подошел к камину и наклонился, стряхивая пепел.

— Мне ничего не известно о личных делах мадам Оленской, но я уверен в беспочвенности ваших намеков…

— Они не мои, а Леффертса, — вставил мистер Джексон.

— Леффертса! Который пытался волочиться за ней и у которого ничего не вышло! — с негодованием вскричал Арчер.

— А-а, в самом деле? — живо воскликнул Джексон, как будто ждал этого — словно охотник, поставивший капкан. Он все еще сидел у огня, и его тяжелый взгляд не отрывался от лица Арчера, будто зажав его в стальные тиски. — Да, очень жаль, что она не покинула нас до краха Бофорта, — повторил он. — Если она вернется к мужу теперь, когда он обанкротится, это только подчеркнет общее впечатление — которому, кстати, подвластен не один Леффертс.

— Она не вернется к мужу — и сейчас это возможно менее, чем когда-либо. — Арчер еще не успел выпалить это, как у него снова возникло чувство, что это были именно те слова, которые ждал услышать мистер Джексон.

Старик внимательно смотрел на него:

— Это ваше мнение? Конечно, вам виднее. Но каждый вам скажет, что жалкие пенни, которые остались у Медоры, — в руках Бофорта, и как эти две дамы собираются выплыть в бурном море, если он утонет, я не могу представить. Конечно, мадам Оленская способна умаслить старую Кэтрин, хотя она больше всех настаивала на ее возвращении к мужу, а та может назначить ей любое содержание. Но мы все знаем, как она не любит расставаться с деньгами; а остальные члены семьи не имеют никакого интереса в том, чтобы Оленская задерживалась здесь.

Арчер кипел безрассудным гневом — он был в состоянии, когда человек, совершенно ясно сознавая, что он делает глупость, все же не может остановиться.

Он видел, что мистер Джексон озадачен фактом, что разногласия с ее бабушкой и другими родственниками неизвестны Арчеру, и что старый джентльмен сделал собственные выводы о причинах исключения Арчера из числа участников семейного совета. Арчер понял, что ему необходимо быть настороже; но намеки на Бофорта лишили его самообладания.

Однако он сознавал, что он должен быть сдержанным — если не ради себя самого, то хотя бы потому, что мистер Джексон находился под крышей дома его матери и, следовательно, был его гостем. Старый Нью-Йорк неукоснительно соблюдал законы гостеприимства, и никакая дискуссия с гостем ни при каких условиях не должна превращаться в ссору.

— Не пора ли нам наверх, к дамам? — с некоторой натянутостью в голосе предложил он, когда мистер Джексон сбросил остатки пепла в медную пепельницу.

По дороге домой Мэй оставалась непривычно молчаливой. Было темно, но ему казалось, что он все еще видит ее угрожающий, почти гневный румянец. Что означала эта угроза, он не мог догадаться, но он совершенно четко понимал, что ее вызвало упоминание имени графини Оленской.

Они поднялись наверх, и он завернул в библиотеку. Обычно она следовала за ним, но на этот раз он услышал, как она прошла в свою спальню.

— Мэй! — нетерпеливо позвал он, и она, слегка удивленная его тоном, вернулась. — Эта лампа снова коптит — мне кажется, слуги могли бы лучше выполнять свои обязанности, — нервно проговорил он.

— Прости, больше этого не будет, — ответила она, и ее спокойный бодрый тон, которому она научилась от матери, заставил Арчера почувствовать, что она уже начала ему потакать, словно он мистер Уэлланд-младший. Она склонилась прикрутить фитиль, и когда отблеск огня осветил ее белые плечи и чистые линии лица, он подумал: «Как она молода! Как долго будет длиться эта наша бесконечная жизнь!»

И он ощутил с тем же чувством собственную молодость и горячую кровь, бившуюся в жилах.

— Слушай, — сказал он вдруг, — возможно, скоро мне придется съездить в Вашингтон на несколько дней. Наверное, на следующей неделе.

Все еще держась рукой за лампу, она медленно повернулась к нему. Жар от лампы окрасил было снова ее лицо румянцем, но, когда она подняла глаза на Арчера, оно побледнело.