Эпоха невинности - Эдит Уортон

Она замолчала, как будто в ожидании ответа, и миссис Уэлланд быстро согласилась:

— Конечно нет, дорогая. Бабушка ни за что не захочет этого.

Выходя из комнаты с телеграммой, он услышал, как его теща сказала, обращаясь, по-видимому, к миссис Лавел Минготт: «С какой стати ей понадобилось телеграфировать Эллен Оленской?» — а чистый голосок Мэй произнес: «Возможно, для того, чтобы еще раз постараться убедить ее, что ее долг — быть рядом с мужем».

Входная дверь закрылась за Арчером, и он поспешил на телеграф.

— Ол… Ол… как это по буквам, я что-то не разберу, — спросила резкая молодая дама, которой Арчер протянул телеграмму жены через медную стойку конторы «Вестерн Юнион».

— Оленская — О-л-е-н-с-к-а-я, — повторил он, забирая назад листок, чтобы печатными буквами написать иностранную фамилию над неаккуратным почерком Мэй.

— Непривычное имя для нью-йоркского телеграфа, во всяком случае в этом квартале, — услышал вдруг Арчер у своего плеча и, обернувшись, увидел Лоуренса Леффертса, который, пытаясь притвориться, что не смотрит в текст телеграммы, смотрел куда-то поверх его плеча, задумчиво подергивая ус. — Приветствую, Ньюланд, я так и думал, что поймаю вас здесь. Я только что узнал о том, что у старой миссис Минготт удар, и по дороге домой увидел, как вы сюда свернули. Вы ведь оттуда?

Арчер кивнул и просунул телеграмму под решетку.

— Плохи дела, а? — продолжал спрашивать Леффертс. — Думаю, плохи, раз вызываете родственников и даже Оленскую.

Арчер стиснул зубы — он чувствовал нестерпимое желание заехать кулаком в эту красивую самодовольную физиономию.

— А вам что за дело? — спросил он.

Леффертс, о котором было известно, что он никогда не вступал в споры, иронически приподнял брови, как бы предупреждая о том, что рядом свидетель — девушка-телеграфистка. Его взгляд напомнил Арчеру, что демонстрировать гнев в общественном месте — «дурной тон».

Менее чем когда-либо Арчер был склонен придерживаться правил «хорошего тона»; но, разумеется, нестерпимое желание расправиться с Лоуренсом Леффертсом физически уже исчезло. Он расплатился, и молодые люди вместе вышли на улицу. Там Арчер, к которому вернулось самообладание, заговорил:

— Миссис Минготт значительно лучше; доктор считает, что можно уже не тревожиться.

И Леффертс, испытав явное облегчение, стал спрашивать его, дошли ли до него эти ужасные слухи насчет Бофорта…

В этот день все газеты объявили о крахе Бофорта. Эта весть заслонила собой известие об ударе миссис Минготт, и только те, кто слышал о таинственной общности между этими двумя событиями, могли связать болезнь старой Кэтрин с чем-то еще, кроме бремени лет и плоти.

Нью-Йорк был потрясен историей с Бофортом. Никогда, сказал мистер Леттерблэр, не случалось ничего позорнее — ни на его памяти, ни на памяти даже того Леттерблэра, который основал фирму. Банк продолжал принимать платежи целый день после того, как стало ясно, что крах неминуем; и так как многие клиенты Бофорта принадлежали к тому или другому правящему клану, поведение Бофорта выглядело особенно циничным. Если бы миссис Бофорт не провозгласила, что подобное «несчастье» (именно так она характеризовала случившееся) является хорошей проверкой друзей «на прочность», сочувствие к ней, может быть, слегка сгладило общее негодование против ее мужа.

Но теперь — особенно после ее ночного визита к миссис Минготт, цель которого стала многим известной, — все пришли к выводу, что ее цинизм даже превосходит цинизм самого Бофорта. Некоторые злорадствующие (из тех, чьи ценные бумаги не были в залоге у Бофорта) как раз и решили вспомнить, кем, собственно-то говоря, являлся Бофорт; и в конце концов, если Регина Даллас из Южной Каролины становится на его точку зрения и толкует о том, что он вот-вот опять «встанет на ноги», нет другого выхода, как просто констатировать неразрывность брачных уз.

Общество должно научиться обходиться без Бофортов, и дело с концом. Что же касается этих его несчастных жертв — таких, как Медора Мэнсон или бедные старушки Лэннинг, и некоторые другие заблудшие леди из хороших семей, то им надо было думать раньше и следовало бы прислушиваться к таким достойным людям, как мистер Генри ван дер Лайден…

— Самое лучшее, что могут в этой ситуации сделать Бофорты, — сказала миссис Арчер таким тоном, словно она ставила диагноз и прописывала курс лечения, — уехать жить в маленькое поместье Регины в Северной Каролине. Бофорт всегда любил держать лошадей, вот он и будет разводить рысаков. Я бы сказала, что у него явный талант в этой области.

Каждый согласился с ней, но никто не снизошел до вопроса, что же собираются делать Бофорты на самом деле.

На следующий день миссис Мэнсон Минготт чувствовала себя намного лучше и окрепшим голосом, достаточным для того, чтобы дать указание никогда при ней не упоминать о Бофортах снова, спросила у доктора Бенкома, какого черта родственники подняли такой шум по поводу ее болезни.

— Чего можно ждать, если в мои годы ужинать салатом из цыпленка? — вопросила она, и доктор стал обсуждать с ней диету — и в конце концов удар трансформировался в несварение желудка. Но, несмотря на это, твердый тон Кэтрин не вернул ей прежнее отношение к жизни. Возрастающий старческий эгоизм хотя и не умерил ее любопытства к соседским делам, но приуменьшил и так не слишком большое сочувствие к их бедам. Что касается Бофорта, то, казалось, она просто выкинула беднягу из головы. Но зато, погрузившись в изучение симптомов своей болезни, она неожиданно стала испытывать сентиментальный интерес к некоторым членам семьи, к которым раньше выказывала полнейшее равнодушие.

В частности, ее внимания наконец удостоился мистер Уэлланд. Именно его изо всех своих зятьев она игнорировала упорнее всего; и все попытки его жены изобразить его как человека сильного характером и необыкновенных интеллектуальных способностей («о, если бы его только „признали“!») вызывали у нее насмешливое кудахтанье. Теперь его знаменитая болезненная мнительность, напротив, сделала его объектом необычайного интереса, и миссис Минготт отдала царственные распоряжения, чтобы он явился и они смогли сравнить диеты, как только у нее спадет температура, — старая Кэтрин впервые осознала важность измерения температуры.

Через сутки после уведомления мадам Оленской пришла телеграмма, что она будет из Вашингтона вечером следующего дня. Арчеры завтракали у Уэлландов, и возник вопрос, кто же сможет встретить ее в Джерси-Сити, и эта сложнейшая задача немедленно начала обсуждаться всем семейством — словно Джерси был бог знает где. Все согласились, что миссис Уэлланд не может ехать туда потому, что она должна сопровождать мужа к старой Кэтрин, и экипаж взять тоже нельзя, поскольку, если, увидев тещу в первый раз после удара, он сильно расстроится, его немедленно нужно будет сопроводить домой. Сыновья Уэлланда будут заняты на работе, мистер Лавел Минготт будет на пути с охоты, и минготтовская карета будет отправлена встретить его. Что касается Мэй, то никто бы не рискнул просить ее в этот холодный предзимний вечер отправиться одной на паром, пусть даже и в собственной карете. Однако не встретить Оленскую значило нарушить правила гостеприимства и, кроме того, нарушить волю старой Кэтрин.