Отвергнутый дар - Салли Боумен

– О'кей, ясно. Значит, поворачиваюсь к камере и ни о чем не думаю. Ну а какая мотивация-то?

– Господи Иисусе. Ладно, забудь все, что я сказал. Двигайся как хочешь, на окно можешь не смотреть. Давай, поехали.

Сняли. Льюису показалось, что получилось черт-те что, но Тэд коротко объявил: «Снято», – и потом выглядел совершенно довольным.

В тот день Синклер отправился в близлежащий бар в утешение крепко напился. Он решил, что имеются две возможности: или Тэд действительно гений, или он – шут гороховый. Шансы на первое и на второе представлялись Льюису примерно равными.

Конечно, несколько лет спустя, когда Тэд стал самым бойким голливудским товаром и вундеркиндом американского кино, Синклер ни за что не признался бы в своих прежних сомнениях. «Я всегда знал, – с важным видом говорил он. – Никогда не ставил под вопрос его гениальность». Оспорить его было некому – слава Богу, у Синклера хватило ума оставить свои терзания при себе.

Смолчал он по двум причинам, о которых сейчас как раз и размышлял, прихлебывая кофе и оттягивая момент, когда придется признать, что день уже начался: во-первых, он побаивался Тэда, хоть и тщательно это скрывал; во-вторых, окружающие отнюдь не разделяли его сомнений – какую бы чушь режиссер ни нес, Элен прочие актеры внимали ему с истинным благоговением.

Вся съемочная группа Тэда просто боготворила, большинство актеров были французы, он познакомился ними в прошлом году, когда работал ассистентом у молодого режиссера Франсуа Трюффо. Тот фильм, «Четыреста ударов», прогремел на всю Европу Только оператор по свету Виктор был американцем; он учился с Тэдом в киношколе при Калифорнийском университете, и они вместе сделали в Штатах несколько короткометражек. Виктор тоже смотрел на Тэда снизу вверх Группа твердо верила, что постановщик знает свое дело, а поскольку все они были профессионалами с хорошей репутацией. Льюис не мог игнорировать их мнение.

Они казались ему очень нервными, чересчур интеллектуальными и плохо понимающими шутки. Все время трепались о каких-то «черных фильмах» и «мизансценах», часами обсуждали теорию авторского кино, а в перерывах читали журнал «Кайе де синема». Вкусы у них были престранные: они превозносили до небес режиссеров, о которых Льюис либо вовсе слыхом не слыхивал – какого-то Вайду, Франжу, Ренуара, – либо восхищались новичками вроде Годара, Шаброля и Трюффо; на другой день им вдруг взбредало в голову петь гимн американскому кино – детективам, комедиям и вестернам, которые Льюис знал с детства, но ему и в голову не приходило, что можно всерьез обсуждать эту дребедень кадр за кадром и эпизод за эпизодом, как великие произведения искусства. Слушая подобные разговоры, Льюис чувствовал себя идиотом; если обсуждение затягивалось, ему делалось просто тошно.

Он не был интеллектуалом и не доверял этой публике, а в такие моменты вообще переставал понимать, как его занесло в этот сумасшедший дом и что он тут делает. Вот и сейчас, допив кофе и принимая душ, Льюис задавал себе этот вопрос. Ответ, впрочем, был ему отлично известен. Угодил он в эту историю из-за Тэда, а остался до конца из-за Хелен.

Он думал про нее, про очарование и тонкую красоту ее лица. Какой у нее голос – холодный и слегка хрипловатый. Всегда молчалива, спокойна, скромна. Как же возбуждала его эта скромность! Он представлял себе ее тело, которое ни разу не видел обнаженным. Воображение пробуждало желание, и это было естественно, но откуда возникало душевное смятение? Мысли о Хелен будили в Льюисе какие-то смутные, неясные чувства, в которых он никак не мог разобраться.

Пожалуй, ему хотелось быть ее защитником. Поняв это, Льюис встревожился – что-то здесь было не так.

Несколько раз он не мог уснуть по ночам. Тогда он тихонько прокрадывался к двери ее комнаты и, в пижаме или халате, торчал там как последний идиот, не решаясь постучать и не желая возвращаться к себе. Пару раз изнутри донеслись звуки, похожие на плач. Синклер даже попробовал повернуть ручку двери, но она оказалась закрыта. В конце концов всякий раз он на цыпочках удалялся.

Такое малодушное поведение было ему не свойственно; Льюис сам не понимал, что с ним происходит. Иногда он воображал, что дверь окажется незапертой и н войдет. Однако вместо эротических фантазий Льюис, считавший себя сущим жеребцом, мог представить лишь, как сидит рядом с Хелен на кровати. Она в нем нуждается, и он нежно обнимает ее за плечи.

Льюис вылез из-под душа, стал растираться полотенцем. Ему было над чем поразмыслить. Во-первых, вечером будет праздник в честь окончания съемок – надо приготовиться. Надо взять в банке деньги – он хотел купить подарок для Хелен и отвезти ей в Трастевере. Но вместо практических дел голова была занята воспоминаниями о Хелен. Особенно одним. Это случилось несколько недель назад, когда с начала съемок прошло дней десять.

Снимался эпизод в палаццо. Хелен должна была стоять у окна, потом обернуться и посмотреть на одного из двух своих возлюбленных, Льюис уже не помнил, на кого именно. Все очень просто, никакого текста. Тэд заставил ее сделать двадцать четыре дубля. Встала, обернулась, посмотрела. Двадцать четыре раза.

В промежутках между дублями режиссер что-то шептал Хелен на ухо. Она пробовала снова и снова. Ни разу не пожаловалась, не раздражалась, ни малейших признаков нетерпения или усталости, хотя позади был уже целый день работы. Хелен не спорила, как Ллойд Бейкер, просто молча выслушивала Тэда, иногда что-то произносила в ответ, но очень тихо – слов Синклеру было не слышно. До этого момента отношение к ней Льюиса было очень простым: он ее хотел, и точка. Но в тот день что-то изменилось. Он стоял у стены, в дальнем конце комнаты, среди аппаратуры и членов группы, и ему было совершенно неважно, сколько впереди еще дублей и долго ли его еще будут толкать со всех сторон. Он чувствовал, что может простоять так целую вечность, глядя на ее лицо, наблюдая за ее движениями.

Встала, обернулась, посмотрела. Встала, обернулась, посмотрела. Вот уже которую неделю Льюис видел перед собой этот ее образ и не мог избавиться от наваждения, даже понять, в чем его чары. Потом он попросил Тэда объяснить смысл эпизода, но тот только улыбнулся с таинственным, многозначительным видом. Синклер почувствовал, что эта улыбка закрывает перед ним некую дверь, за которой хранятся недоступные ему чудеса.

– Ну расскажи мне про героиню Хелен, – потребовал однажды Льюис. – Я в ней ни черта не понимаю. Почему она так себя ведет? Кто она вообще такая?

– Она отсутствующая женщина, – мягко улыбнулся Тэд.

Этот ответ еще больше разозлил Синклера, но запал в память. Теперь, видя перед собой Хелен, вновь и вновь оборачивающуюся к нему от окна, Льюис начал понимать, что имел в виду Тэд.

– В каком смысле отсутствующая? – поднял брови Ллойд Бейкер. – Моему герою известно, где она живет. Он же ее трахает, Тэд, верно? И не только он, еще и второй. Потом я узнаю об этом, начинаю беситься, так? Ну и в чем же проявляется ее отсутствие? – Ллойд помотал башкой, словно хотел вытряхнуть что-то из своих упрямых мозгов. Потом лицо его вдруг прояснилось. – А-а, понял. Кажется, начинаю врубаться. Ты имеешь в виду, что она как бы потеряна, а когда знакомится со мной…