Агитбригада - А. Фонд

после школы, если я таки захочу продолжать учебу и получить диплом о высшем образовании, то надо поступать на филологический факультет. Интересно, если ли в этом времени в институтах факультеты, где бы углублённо изучали латынь, древнегреческий и старославянский?

И тут дверь хлопнула и в дом зашла Клара:

— О, ты тут, Генка! А я ищу тебя, ищу! — сказала она.

— Так я же не нужен вам сегодня, — удивился я, — что случилось?

— Да я нашла в реквизите две хорошие рубахи, хотела, чтобы ты померил, может, заберешь и носить будешь.

— О! Рубахи — это хорошо! — обрадовался я.

Дела с гигиеной в агитбригаде обстояли из рук вон плохо. Пока ещё было тепло, парни обмывались по очереди из бочки, в которую я обычно наносил воды с вечера. Когда же похолодало, то процесс омовения по утрам превратился в форменное мучение. Раз в неделю мы ходили в общественную баню в селе (если такая была), или же просились к кому-то из селян, за небольшую плату. Хотя селяне старались чужих в личные бани не пускать, но были и такие (типа вдовы или просто бедняки, которым лишняя копейка была ой как нужна. Правда в этом случае приходилось самим воду носить и топить).

Девушкам было проще — Жорж каждый вечер грел им два ведра воды, и они мылись у себя, в большом корыте, по очереди. Там же потом и стирались.

У парней процесс стирки был намного сложнее.

Были такие, как Гришка Караулов, который в любом селе умел найти какую-нибудь развесёлую вдовушку, у которой и ночевал, и столовался, и обстирывался.

А вот Зубатов и Гудков обычно нанимали женщину из села. Жорж, я видел, стирал сам. Стирал ли Зёзик — мне не известно, я никогда не видел, а платить селянкам он тоже не платил: Зёзик был невероятно скуп в таких мелочах.

Хуже всего было мне. По первой я особо не заморачивался. Я не только столовался у Сомовых, но и отдавал жене Герасима Ивановича — Марии, вещи в стирку. А вот теперь, стирка стала серьёзной проблемой. Как стирать груботканую одежду из тяжелых тканей без стиральной машинки и моющих средств — я не представлял совершенно. И не умел. Поэтому для меня предложение Клары о двух запасных рубашках было заманчивым. Иметь запасную одежду на выезде — замечательно. Буду менять по мере загрязнения, а в школу вернусь — отдам в прачечную. У нас есть.

— Иду, — подхватился я и захлопнул учебник.

— Ой. Ты уроки учишь, да? — смутилась Клара, — Я тебя отвлекла? А что читаешь?

Она взяла в руки книгу и посмотрела на нее.

— Хрестоматия по русской литературе? А что именно ты читал?

— Льва Толстого, — возьми да брякни я.

— Ой, он такой прогрессивный писатель, так о всё любви тонко понимает, — мечтательно защебетала Клара, — Так красиво пишет, особенно его «Анна Каренина»… это же такой шедевр!

— Учитывая, как он со своей женой обращался, то понимает, что роль бабы — рожать детей и помалкивать.

Надо было видеть лицо Клары в этот момент.

Представление на следующий день было во второй половине дня. Крестьяне уже управились с основными сельхозработами на полях и огородах, так что времени у них было намного больше. И они вполне могли себе позволить потратить его на зрелища.

Гудков с сельскими мужиками еще с обеда растянули шатер-шапито на выгоне, за селом, вдруг дождь или ветер. Да и просто не хотелось мёрзнуть.

Представление началось, когда Гришка Караулов и Зёзик в цветных трико вышли на сцену и, кривляясь и паясничая, запели что-то типа такого:

Гришка: Что француз нам ни взболтнет, выйдет деликатно.

Зёзик: Ну, а русский как загнет, берегись, понятно.

Гришка: По-французски — лесавон.

Зёзик: А по-русски — мыло.

Гришка: У французов — миль пардон.

Зёзик: А у русских — в рыло…

Публика была в восторге, много аплодировала.

Какой-то пьяненький мужичок закричал:

— В рыло! Бей хранцузов!

На него зашикали. Но беззлобно.

Дальше представление проходило также весело. Артисты-агитбригадовцы были в ударе. Песни и танцевальные номера вызывали у истомившейся за зрелищами в глухомани публики восторг и бурные овации.

Среди толпы я вдруг увидел Лазаря. Он стоял, скрестив руки на груди и смотрел на меня в упор, немигающим взглядом. Поймав мой взгляд, на его губах заиграла самодовольная ухмылка.

Я не мог бросить своё место и уйти — нужно было подавать реквизит, а потом стукнуть в таз, имитируя выстрел (агитбригадовцы ставили опять то же представление о плохом попе и хороших, но одураченных селянах-прихожанах, которых спасает от попа-афериста бравый красноармеец).

Я стоял и мечтал провалиться сквозь землю, под злыми многообещающими взглядами Лазаря. Тут как раз закончилась постановка гимнастических фигур с флагами, и раскрасневшаяся Нюрка спрыгнула со сцены прямо ко мне.

— Ну что, Генка? — сказала она весело, — не замёрз ещё?

— Да нет. Нормально, — улыбнулся ей я и кивнул на таз и палку, — скоро «стрелять» будем.

И тут из толпы зрителей вдруг вышла Матрёна, я узнал её по огромному багровому родимому пятну на поллица. Глаза у неё были безумные. Она, словно сомнамбула, подошла прямо к нам и принялась душить Нюрку.

Глава 30

Нюрка закатила глаза и обмякла, Матрёна зашипела совсем уж не по-людски и продолжила душить девушку.

— Изыди! — рыкнул я и пнул её с такой силой, что она невольно аж отлетела в сторону. Любой человек, после такого удара ещё долго лежал бы, оглушенный. Матрёна же моментально поднялась, взвыла и ринулась ко мне с такой скоростью, что я чуть не пропустил её нападение. В последний момент я оттолкнулся и подпрыгнул вверх, разминувшись с её скрюченными пальцами буквально на пару миллиметров.

Матрёна яростно зарычала и развернулась. Но я уже отбежал в сторону.

— Держи её! — закричали зрители.

Несколько мужиков кинулись к ней и попытались схватить за руки.

Матрёна разметала их по сторонам с такой невероятной силищей, что один мужичок аж заверещал от боли, когда она ударила его в тщедушную грудь.

— Стой, дура! — крикнул Гудков и вытащил револьвер, — стрелять буду!

Но Матрёна не обратила на него никакого внимания и попёрла опять на Нюрку, которая хоть в сознание и пришла, но копошилась на одном месте, перепугано хлопая овечьими глазами.

Я понял, что сейчас она опять будет её душить и со всего размаха налетел на Матрёну сзади, и с силой толкнул её в спину. Та отлетела и ударилась о край помоста. Очевидно, что удар вышел такой силы, что одна из деревянных свай, на которых стоял помост, подломилась и вся сцена с декорациями и Жоржем в придачу рухнула на Мартёну, похоронив её под обломками.

Я оглянулся: Нюра опять находилась без сознания, Гудков, бледный, с испариной на лбу, стоял, направив револьвер в нашу сторону. Руки его при этом тряслись.

Я подскочил к нему и отвёл дуло вверх. Не хватало ещё случайную пулю поймать.

— Макар. — Тихо сказал я, — Всё уже. Всё.

Тот посмотрел на меня и взгляд его стал осмысленным.

— Не стреляй, — повторил я.

И тут в этот миг, обломки сцены зашевелились и из-под них, отплёвываясь и рыча от бешенства полезла Матрёна. Мужичок, которого она пнула в грудь, тоненько взвыл от ужаса и на четвереньках, быстро-быстро засеменил прочь.

Я подскочил к одержимой, тут же на неё набросились все мужики, что были в шатре. Матрёну скрутили, связали и хорошо отпинали.

— В холодную её! — со сдерживаемым бешенством прошипел Гудков, пряча револьвер в кобуру. — Где председатель сельсовета?

Кинулись искать.

Председателя нигде не было.

— Да он к тёще на именины поехал, — подала голос одна из баб.

— Твою ж мать! На советскую власть нападение, а он к тёще на пироги поехал! Под трибунал отдам! Чёрте что! Распустились тут, понимаешь ли! Я найду, кто организовал всё это!

— Да мы сами не понимаем, что на неё нашло! Вроде смирная баба раньше была, — заволновались селяне.

— Не могла глупая баба всё сама измыслить! — отрезал Гудков и проследил глазами за мужиками, которые уводили избитую, окровавленную Матрёну. Юбка её была разорвана до колена, платок в пылу драки где-то потерялся и начавшие седеть космы висели сальными клочьями. Под глазом стремительно наливался лиловый синяк.

И ведь она не виновата.

Тварь, раздувшаяся, потемневшая до черноты, сидела у неё прямо на голове и щерилась в мою сторону.

Нужно было с этим что-то делать.

Тем временем Клара, Люся и ещё какие-то бабы бросились к Нюре, подняли её и куда-то увели. Гудкова окликнул какой-то мужик, секретарь сельсовета, как я понял, и они тоже ушли.

Жоржик, постанывая, и держась за отбитый бок, грустно глядел на кучу обломков, в которую превратилась сцена и декорации.

Народ, гудя и обсуждая ужасное происшествие, начал потихоньку рассасываться.

На меня никто не обращал внимание.

Я вышел из шатра и заторопился к холодной, где заперли