Дикая весна - Монс Каллентофт

Прислушаться к ним.

Эту мантру она давно присвоила, но сейчас, в унылом фойе полицейского управления, эти слова кажутся пустыми и лишенными содержания. Само собой, она слышит голоса, знает, что они есть, что они повсюду и что только беззвучные слова могут помочь им разрешить эту загадку.

Только вот как найти силы на поиски решения, когда твое собственное «я» взрывается на куски, превращаясь в мозаику без сюжета? Как найти силы на что бы то ни было, когда сам ощущаешь себя на грани исчезновения?

Но, наверное, так и должно быть. Сначала что-то внутри тебя должно умереть, чтобы на его месте возникло нечто новое.

– Даже не могу себе представить, каков будет следующий поворот событий, – признается Малин. – А что там СЭПО, мы что-нибудь от них получили?

– Ни грамма. Я делаю вид, что их вообще нет.

– Я до сих пор не понимаю, как они могли обратиться напрямую в СМИ с видеозаписью с Центрального автобусного терминала.

– Они хотели показать, у кого в руках дирижерская палочка, – произносит Свен. – Как прошла встреча у адвоката по поводу наследства?

– Не спрашивай, Свен, не спрашивай, – отвечает Малин и уходит, направляясь к своему месту в открытом офисном пространстве, не понимая до конца, чем она там будет заниматься.

Зак уехал домой около девяти, закончив всю бумажную работу на день.

Вальдемар Экенберг, Юнатан Якобсон и Бёрье Сверд – все разошлись, так что Малин некоторое время сидела за компьютером, маниакально лазая по новостным сайтам и читая об их деле, о задержании дня, обо всех мыслимых и немыслимых версиях следствия. На сайте «Дагенс нюхетер» она нашла абсурдную теорию, что теракт якобы осуществлен по команде от «Аль-Каиды», пришедшей из Афганистана, а какой-то сумасшедший профессор из какого-то шотландского университета поддержал эту теорию, однако вся она целиком была высосана из пальца.

Нет. Похоже, воинствующие исламисты не имеют никакого отношения к «их» бомбе.

Иное примитивное зло распустилось этой весной – причину гибели девочек придется искать в нашем собственном обществе.

Малин закрыла браузер. На экране появилась заставка – фотография Туве в купальнике на фоне заката над морем.

«Я должна рассказать ей, – думает Малин, глядя на снимок Туве, – я должна взять ее с собой в интернат в Хельсингланде. Я не могу предать ее и утаить от нее ее дядю». И она снова видит комнату с одиноким мальчиком, ее образ брата, но позади вибрирует черная дыра – ее ненависть к отцу.

И, возможно, к маме тоже.

«Как ты мог, как вы могли?!» – думает она и сглатывает, и ее снова охватывает чувство нереальности происходящего; оно становится ее лучшим другом. Малин смотрит на Туве, это идеальное воплощение любви и добра, и думает, что они никогда не предадут друг друга, что они будут идти вместе по жизни, пока она не умрет от старости в уютном кресле, на балконе с видом на море.

За окнами ночь вступает в свои права, и Малин хочется поехать домой, лечь в постель и попытаться уснуть, но как тут, черт подери, уснешь?

В эпицентре взрыва не очень-то поспишь. Даже глаза закрыть нельзя, когда мир разрывает тебя в клочья.

Но выпить можно.

И «Гамлет» открыт.

Она встает, выходит на парковку и садится в машину. Поворачивает ключ в замке зажигания, и мотор с готовностью откликается, но тут же она слышит, как кто-то стучит по заднему стеклу, и поначалу ей хочется игнорировать эти постукивания – ведь там не может никого быть!

Глаз.

Оторванная щека. Одинокий детский глаз, который неотрывно смотрит на нее, просит ее о чем-то важном. Похоже, этот глаз – ее единственное спасение.

Голод.

И тут она вспоминает о продавце сосисок на площади. Что он там такое сказал, когда коллеги допрашивали его? Что Ханна с близняшками имела обыкновение приходить на площадь?

Стук продолжается, прерывая ход ее мыслей, отвлекая даже от голода.

Малин оборачивается. Видит за стеклом Карин Юханнисон. Красивое лицо Карин очень серьезно.

Что, черт подери, случилось? Зак дал ей отставку? Или наоборот?

– Открой, Малин, открой!

Минуту спустя Карин сидит рядом с ней на пассажирском сиденье, Малин ощущает сладкий фруктовый запах ее духов и думает, что духи у нее наверняка такие же дорогие, как и черно-белое платье. Ей легко представить себе, как Зак задирает на Карин это платье, но эта картина вызывает у нее не отвращение, а возбуждение.

Карин смотрит на нее. Проницательный взгляд, устремленный куда-то в будущее, и Малин сразу понимает, что ее появление связано с работой.

– Я хотела рассказать тебе первой, – говорит Карин.

– Рассказать – о чем?

– Мы только что закончили вскрытие Ханны Вигерё.

– И что?

– Уровень кислорода в ее крови не соответствует норме, Малин. И в носу у нее маленькие кровоподтеки. Многочисленные. А капилляры легких расширены неестественным образом.

– Что ты этим хочешь сказать?

Малин смотрит на Карин, ощущая, что сейчас узнает нечто, о чем на самом деле уже знает. И тут ей на глаза попадается маленький черный паук, ползущий по стеклу, – на первый взгляд может показаться, что он карабкается прямо на небо, найдя опору там, где ничто живое зацепиться не может.

И она смотрит на Карин, видя одиночество в ее глазах и пробудившуюся растерянность. Тоску по чему-то невысказанному.

«Семья, – думает Малин. – Кто-то хотел покончить с семьей. Нужно искать в этом направлении».

– Ханну Вигерё убили, – произносит Карин. – Задушили. Самое вероятное – что кто-то зажал ей рот и нос подушкой.

В пространстве тьмы

Зубы ящериц так отвратительно скрежещут. Скажи, что они не могут прийти сюда и съесть нас. Скажи это!

Убери их, убери их скорее – и пальцы дядек, которые шарят по двери!

Папа, куда ты подевался? Неужели мама не может вернуться с неба и спасти нас?

Приходи скорей, приходи скорей!

Мой голос, наши голоса – словно голоса каких-то других девочек.

Братик так напуган, папа, – как никогда в жизни. Мы хотим, чтобы ты был здесь, и мы обнялись, потому что в лесу за стенами ползает огромная ящерица, правда? Во сне мне снятся ее желтые острые зубы, мне снится, что она вцепляется нам в ноги, отрывает ступни, а потом, изуродовав нас, уползает обратно в лес, в свою нору, скрытую под листьями.

Дядьки.

Они там, снаружи. Они что-то делают, и тиканье прекращается, потом снова начинает тикать.

Они убьют нас, папа? Они такие злые?

Братик успокоился, не плачет, словно у него нет больше сил плакать.