Я люблю свою работу? - Ксения Ласкиз

— Надо его поздравить, — говорит Рябинов. — Он это заслужил.

Заслужил? Шаров заслужил ЭТО? Что он такого сделал? Чем он лучше меня? Кто-то включает до боли знакомую музыку, с каждой секундой увеличивая громкость. Что за мелодия? Похоже на… На… На звонок будильника!

Открываю глаза и понимаю, что я — в своей кровати, и мне лишь приснился ночной кошмар. Остается только надеяться, что он никогда не повторится, потому что если я еще раз в красках увижу торжественную церемонию повышения Шарова, то сойду с ума. Включаю ночник и внимательно осматриваю потолочные балки, как будто в причудливом узоре древесины зашифрованы ответы на все вопросы. Что мне делать дальше? Чего я лишилась, уволившись? Кому рассказать о своих проблемах? Кого винить во всем произошедшем? Чем мне теперь заниматься? О чем мечтать? О ком?! Я никогда не была фаталисткой, но события последних двух месяцев заставляют усомниться в былых убеждениях. Словно какая-то неведомая сила дергает за ниточки, заставляя окружающих разрушать мою жизнь. Но почему?

Направляюсь в ванную, чтобы привести себя в порядок. Прохладный душ постепенно приводит в чувство и смывает остатки сонливости. Но воспоминания о событиях вчерашнего дня впитались настолько, что даже скраб не помогает. Вот я и пополнила ряды безработных! Да еще как! Рябинов… Он три года твердил, что мы — одна команда, три года пел мне дифирамбы, три года навязывал свои дружеские советы, без которых я вполне могла справиться. Три года я прикрывала его задницу, три года сквозь пальцы смотрела на его, порой, аморальное поведение, три года считала его кем-то вроде друга. ТРИ ГОДА!

А Шаров? Самовлюбленный, беспардонный, необязательный и ПОДЛЫЙ! Приятельские отношения с ним обернулись против меня. Мои жалкие попытки забыть в его обществе о проблемах привели к тому, что я запуталась еще больше. Не-на-ви-жу!

Выключаю воду и оборачиваюсь в полотенце. Из зеркала на меня смотрит измученная особа, отдаленно напоминающая Марию Варнас двухмесячной давности. Как же я устала! «Возьми себя в руки!», — командует здравый рассудок. Легко ему говорить! И где он только раньше был? Да-да, конечно, он раздавал какие-то там советы — только не слишком убедительно. Или я не хотела слушать? В любом случае, теперь расплачиваюсь за неповиновение: прячусь в Dream Ville, за высоким кованым забором, который вряд ли сможет оградить меня от несправедливости внешнего мира…

Подхожу к окну и вижу, как в ворота медленно заезжает R-Класс Алексея Константиновича. Раздается громкий лай Альфи, вслед за ними причитания мамá. Как только машина останавливается, из нее выскакивает Сонечка в ярко-желтом платье. Ее миленькое личико искажает гримаса. Открываю окно настежь.

— Почему папа не может купить себе нормальную машину? Как у Мари, например! Надо мной все друзья смеются, когда он подвозит меня на этой маршрутке! — жалуется она моей мамá.

— Много ты понимаешь, — отвечает подошедший Алексей Константинович. — Друзья тебе просто завидуют.

— Когда я вырасту, ни за что не куплю себе такой сарай! — выкрикивает Сонечка и, увидев меня в окне, машет рукой. — Привет, Мари! Я сейчас к тебе поднимусь!

Задергиваю шторы и возвращаюсь в ванную, чтобы избавиться от мокрого полотенца. Наскоро подсушиваю волосы, накидываю легкий шелковый халат и снова смотрю на свое отражение в зеркале: лучше не стало. Пудрю лицо и подвожу глаза серым карандашом, но все еще остаюсь недовольна результатом. Крашу ресницы и наношу прозрачный блеск на губы. Ну вот, теперь я немного приблизилась к Марии Варнас двухмесячной давности. «Как же, мечтай!», — здравый рассудок с отвращением морщится. Выхожу из ванной и застаю на своей кровати Сонечку. Она внимательно смотрит на меня, несколько раз моргает, после чего спрашивает:

— Ты заболела?

Неужели мои старания были напрасными, если даже шестнадцатилетний подросток почувствовал подвох? «А ты думала, что я пошутил?», — голос здравого рассудка насквозь пропитан сарказмом.

— Нет, — изображаю улыбку. — Почему ты спрашиваешь?

— Ну… Ты какая-то странная.

По-моему, для человека, у которого жизнь пошла под откос, я выгляжу вполне неплохо. Хотя бы внешне. А то, что у меня внутри — никого не касается.

— Что с твоим телефоном? Я звонила, пока мы были в магазине. Хотела купить тебе что-нибудь, — продолжает Сонечка.

— Аккумулятор разряжен.

Конечно, это ложь. Я так и не включала мобильный. Потому что пока он мне не нужен. С кем мне разговаривать? С Рябиновым, которого я три года считала кем-то вроде друга? С Шаровым, который подставил меня на следующий день после спетой им серенады? «А вдруг нам Терехов позвонит?», — тоненьким голоском спрашивает тщеславие, но сразу же отправляется в нокаут от удара здравого рассудка.

— Э-э-э… Дать зарядку?

— Позже. Давай лучше позавтракаем. Я переоденусь и спущусь.

Сонечка уходит, и я остаюсь одна. «Возьми себя в руки!», — повторяет здравый рассудок. Вот только откуда взять силы?

Через десять минут спускаюсь в столовую, где за большим столом родители угощают гостей блинчиками. Мамá в недоумении осматривает меня с ног до головы и, судя по ее довольному выражению лица, находит мой внешний вид крайне подобающим для завтрака: пепельно-розовый топ из шифона и серые узкие брюки. Именно так, по ее мнению, должны выглядеть леди в одиннадцать часов утра.

— Мария! — охает Алексей Константинович. — Ты приболела?

— Она уволилась, — отвечает папá.

— О, Мари… — Ольга Михайловна изображает сочувствие.

Они сговорились? Словно у меня на лбу написано: «Жизнь закончена»! Даже если и так, то зачем заострять на этом внимание? Почему бы им не обсудить цветоводство, кулинарные рецепты, великолепие Ватикана, выставку импрессионистов и новую коллекцию Chanel? Все, что угодно, только не мое увольнение!

— Приходи работать к нам! — Алексей Константинович сияет. — Я все устрою наилучшим образом, да и Терехов не будет против — ты ему нравишься.

Сердце забилось так быстро, что я испугалась. «Мы ему нравимся!», — визжит тщеславие, и самолюбие отбивает барабанную дробь. Цветы, подарки, комплименты, свидания и даже поцелуй… «Если даже мы ему и нравились, то теперь нам ясно дали понять, что все в прошлом. Иначе он давно позвонил бы!», — здравый рассудок отвешивает тщеславию подзатыльник. Глупо думать, что Терехов вновь нами заинтересуется. Ему наплевать! Цветы, подарки, комплименты, свидания и даже поцелуй — все это, ровным счетом, ничего для него не значило. НИ-ЧЕ-ГО!

— Что это еще за Терехов? — папá хмурит брови.

И Алексей Константинович начинает в подробностях описывать, кто такой Терехов, чем он знаменит и как он великолепен. Конечно, Феофан Эрнестович — гений и замечательнейший во всех смыслах человек, куда мне до него! У него есть все: и карьера, и связи, и признание, и обаяние, и толпа блондинок в синих платьях! Как же я хочу увидеть его еще раз… И еще: я хочу спрятаться в своей комнате и вдоволь наплакаться. «Какая замечательная идея! Никто даже не догадается о нашей депрессии, если мы сейчас убежим!», — здравый рассудок крутит пальцем у виска.