Лорд Галифакс: Святой Лис - Моргана Девлин

В это же время британская пресса по поручению из Форин Оффиса уже сообщала о том, что переговоры окончены, и окончены неудачно. Тем не менее ответ от Гитлера был все же получен вместе с его переводчиком Шмидтом: «Когда Вы, Ваше Превосходительство, сообщаете мне, что передача рейху Судетских территорий была признана в принципе, я должен с сожалением указать, что теоретическое признание принципов в отношении Германии было уже согласовано ранее. Я заинтересован, Ваше Превосходительство, не в признании принципа, а единственно в его реализации и, таким образом, в том, чтобы в возможно более короткое время страдания несчастных жертв чешской тирании закончились, а достоинству великой державы воздалось должное».

Сам Шмидт отмечает440, что ответ не взволновал Чемберлена до той степени, чтобы он решился на какое-то проявление эмоций, он лишь сказал, что ответит письмом же. Гитлеру все это начинало не нравиться. Запугать премьера у него не получалось, а обмены письмами под пристальным наблюдением репортеров со всего мира оптимизма никому не добавляли. Ответ Чемберлена Гитлеру был сдержанным, он вновь предлагал свои услуги «посыльного», чтобы передать меморандум германского правительства правительству Чехословакии, не высказываясь за или против его принятия.

Вечером 23 сентября Гитлер и Чемберлен встретились вновь, чтобы обсудить условия меморандума Бенешу. Когда Шмидт перевел немецкие предложения, в частности, об отводе чехословацких войск с территории, обозначенной на прилагаемой карте, не позднее 26-го числа, а с 28-го уже о передаче этой территории Рейху, премьер-министр потерял самообладание: «Я объявил, что язык и манера документа, который я описал как ультиматум, а не меморандум, глубоко потрясут общественное мнение в нейтральных странах, и горько упрекнул канцлера в его отказе ответить на усилия, которые я приложил, чтобы обеспечить мир»441.

Апогея ситуация достигла, когда прямо в разгар этого ночного разговора между Чемберленом и Гитлером пришло сообщение о том, что Бенеш объявил о всеобщей мобилизации. Ни Чемберлен, ни Гитлер не знали, что президента Чехословакии сподвигло на это прямое указание Галифакса. Однако фюрер выказал редкое присутствие духа и заявил, что, несмотря на эту чудовищную провокацию, не станет предпринимать ничего против чехов, хотя бы до того времени, пока мистер Чемберлен находится на германской территории. Чемберлену удалось добиться переноса сроков начала эвакуации с территории Судет на 1 октября, с заверением Гитлера: «Вы единственный человек, которому я когда-либо шел на уступку». Еще раз Гитлер с большой серьезностью объявил, что это было последним из его стремлений в Европе. Расставались они в два часа ночи уже 24 сентября в исключительно дружелюбной атмосфере взаимопонимания, которую Кэдоган охарактеризовал как «гипноз»442.

Чемберлен возвратился в Лондон к обеду. Встречали его лорд Галифакс и Кэдоган, который описывал дальнейшие события: «Встреча “Кабинета министров в узком составе” в 15:30, премьер-министр сделал перед нами отчет. Я был совершенно испуган, он вполне спокойно говорит о полной сдаче. Еще более меня пугает то, что Гитлер очевидно загипнотизировал его на этом пункте. Однако уже совсем внушает ужас то, что премьер-министр загипнотизировал Галифакса, который решил сдаться полностью. Я дал Галифаксу расклад того, что я думаю, но это не имело никакого эффекта. Вернулся в Форин Оффис после ужина. Галифакс пришел с 10, Даунинг-стрит после разговора с лейбористской партией приблизительно в 22:30. Вел его домой и высказал несколько своих соображений, но не потряс его. Я прежде никогда не видел, чтобы он решался так быстро и твердо на что-то. Мне жаль, что он выбрал этот случай!»443 Опасения Кэдогана, что министр иностранных дел решил сдаться, были напрасны. Сыграв пай-мальчика на первом заседании Кабинета и согласившись с премьер-министром, лорд Галифакс на следующее утро кардинально изменил свое решение. Батлер отмечал, что для Галифакса в принципе было характерным постоянное «передумывание»444. В этот раз ответственным за изменение своей позиции он выставил Кэдогана.

Заседание Кабинета, на котором он выступал резко против принятия плана Гитлера и за начало войны, длилось с 9 утра до 6 вечера. После этого памятного диспута Галифакс пошел в Форин Оффис, где поймал Кэдогана и стал ему выговаривать: «Алек, я очень рассержен на вас. Вы обеспечили мне бессонную ночь. Я проснулся в час и не смог заставить себя заснуть снова. Но я пришел к выводу, что вы были правы, и в Кабинете, когда премьер-министр спросил меня, что предпринять, я набрался сил отказать условиям Гитлера»445. Услышав такое, Кэдоган расцвел: «Он откровенный и храбрый человек. Я принес ему извинения». Извиняться заместителю министра пришлось не единожды. Галифакс спросил у Кэдогана, знал ли тот, что обеспечил ему ужасную ночь. Кэдоган бесхитростно сказал «да», но добавил, что сам спал очень хорошо. Далее выяснилось, что после бессонной ночи не выспавшийся и рассерженный глава Форин Оффиса пошел портить настроение всем остальным. И в первую очередь, разумеется, премьер-министру. Чемберлен был ужасно потрясен, когда обнаружил, что за ночь мнение «гладкого и надежного Эдварда» коренным образом изменилось.

Он написал Галифаксу:

Галифакс ответил записочкой:

Премьер-министр продолжил переписку:

Галифакс отвечал:

Сколько бы Чемберлен ни объяснял всю безнадежность такой позиции, Галифакс настаивал на том, что мало того, что условия Годесберга должны быть отклонены, но и что общественная гарантия должна быть выдана Франции. Если бы она соблюла свои обязательства перед Чехословакией, Великобритания была бы рядом. Еще раз показательно пристыдив Кэдогана за то, что тот не дал ему выспаться (и получив очередную порцию извинений), министр иностранных дел все же передал меморандум Гитлера чехословацкому посланнику Масарику, который, получив его, «долго ругался матерными словами (вот как хорошо он знает русский язык!)», – восхищался посол Майский446. Невиллу Чемберлену нужно было победить не только Гитлера и Бенеша, не только провести мучительные переговоры с французской стороной (а Даладье и Бонне уже летели в Лондон), ему надо было еще и своих коллег отговаривать от идеи войны.