Лес видений - Павлина Морозова

– Как окажешься в тридесятом, сразу иди к Марье, засвидетельствуешь ей своё почтение и вместе с косой передашь привет от давнего сердечного друга, – ответила Яга заместо Ворона. – А заодно попросишь помощи, чтобы царевича найти. Уж не думаешь ли ты, что это такое простое дело – отыскать одного человека среди многих сот других? Пусть Ворону и повезло, он имел преимущество, но тебе будет много раз труднее.

Затем Яга помогла прицепить мешочек к пояску, где уже болтались два сосуда, крепко-накрепко завязала поясок на талии и отступила довольная, да ещё прищёлкнула языком.

– Осталось прикрыть сокровища сверху, и будешь совсем готова.

Поверх рубашки легла пёстрая клетчатая понёва, которая, в отличие от рубашки, была коротковата, из-за чего край рубахи выглядывал из-под низу на целых две ладони.

Собралась Немила разразиться бранью насчёт нелепого, некрасивого, а главное, неудобного в дороге наряда, открыла рот, чтобы попросить нож и самой укоротить рубаху (заодно отсрочив страшную пытку), да откуда ни возьмись в бане объявился Васька.

– Мяу! – он потёрся о её колени.

– Мяу! – он выпустил когти и принял такую позу, в которой обычно драл дерево.

– Васька, брысь! – Немила подняла ногу, чтобы отпнуть кота, да промедлила, внезапно начала терять равновесие, запуталась ногой в рубахе…

Яга тем временем бочком приоткрыла заслонку, бочком же зашла за спину Немиле…

И тут Немила с ужасом поняла, что это всё – не случайность, а продуманный план…

Но она уже летела вперёд, лицом в разожжённую печь, чтобы омыть всё тело расплавленным золотом, как будто её мало было тех несчастий, что уже успели произойти.

Проблеск удачи, впрочем, мелькнул, она ещё могла приземлиться на пол прямо под печью, если бы не точный удар кошачьей лапой, который самым злодейским образом направил неуправляемое тельце аккурат в ревущую огненную пасть.

Провели! Обманули, сгубили, жестоко надругались…

– А-а-а-а-а-а-а! – закричала Немила. Она мгновенно ослепла от яркого света, а от вспыхнувшей в горле жуткой боли захлебнулась собственным криком. Попятилась, но ноги путались, не слушались, и всё же она смогла немного проползти назад до предполагаемого выхода наружу.

Нет! Выхода не было! Яга, она уже успела задраить путь к отступлению! Как же подло, низко, мерзко…

Это конец, ей не выйти!

Пнув пару раз и не получив никакого результата, Немила упала, стала лихорадочно хлопать себя, куда смогла дотянуться, и кататься с боку на бок, как будто это могло затушить огонь.

«Моя плоть горит, я чувствую, как от меня остаётся всё меньше», – безысходно подумала она.

Боль донимала беспрерывно, боль разрывала тело на части. Больше не существовало ни Яги, ни Васьки, ни Ворона, ни самой Немилы. Ноги сами собой подтянулись к груди, руки обхватили колени. Из-за агонии мышц всё тело сотрясалось непрерывной дрожью.

Сознание стало угасать. Последняя мысль была радостной: «Иванушка, я иду за тобой!» Она представила себя куском снега, который тая превращается в невесомый пар, и улетела.

* * *

Тишина. Глухая, угнетающая и мрачная тишина не нарушалась ни единым звуком. Даже шарканье собственных ног доносилось до Немилы как со дна реки. Она брела вперёд и равнодушно глядела по сторонам.

Она не помнила, как тут оказалась, не помнила, когда и где сделала свой первый шаг. Вокруг на сколько хватало глаз расстилалось обширное пустое пространство, поросшее травой, а поверх там и сям были рассыпаны кой-какие предметы, на которые Немила избегала смотреть.

А пустым она про себя назвала это место по той причине, что здесь не росло ни одного, даже самого чахлого и корявого, дерева. В случае чего нигде не спрячешься. Но, с другой стороны, пока и прятаться было не от чего, ибо ничего и не происходило, а единственный источник опасности виделся лишь в мелких расщелинах и буграх, да в плетучке, которая опутывала ноги и заставляла спотыкаться.

Трава была густая, но совсем бесцветная. А! Да кому какое дело до травы, когда тут повсюду кости, черепа расколотые валяются, со свёрнутыми челюстями и следящими глазницами, а нога так и норовит приземлиться на какой-нибудь ржавый меч или попасть в капкан из сломанного шлема?!

Суровая реальность постепенно привела Немилу в чувство. Сложно оставаться отстранённым, когда прямо перед тобой расстилается, на сколько хватает глаз, самое огромное в мире поле брани, какого, знать, и батюшка не видал.

Когда она начала понемногу осознавать самое себя и место, где очутилась, первым на ум ей пришло воспоминание о Вороне. Рядом с любыми останками всегда кружат они, родственники большой чёрной птицы, что отказалась от традиционного для птичьего племени бытия. В глаза не могло не броситься, что здесь, в этой части тридесятого (если это место вообще находилось в тридесятом), не видать было ни одной птички, и ни мышки, ни другой живности, мелкой и большой. Никто не ползал, не летал и не шнырял среди свидетельств неизвестной битвы, даже самые алчные и всеядные падальщики, обыкновенные чёрные мухи.

Постепенно Немила вспомнила всё произошедшее с ней до того, как её насильно упекли в печь (каков каламбур?), как она таяла и исчезала, а после каким-то чудным образом пришла в чувство уже здесь, на поле, причём первых своих шагов по тридесятому царству ей не удалось запечатлеть в памяти.

«Пересекал ли Ворон это поле? А если да, то как он мог забыть или не поведать об этом?» – думала Немила, а сама уже приглядывалась к дальней дали, туда, где купол неба, спускаясь к земной тверди, имел окаёмку оранжевого цвета. И такая окаёмка была везде, куда ни глянь: слева, справа, спереди, сзади – всё поле окаймлялось оранжевым, словно его со всех сторон одновременно взяли и подожгли. Немила поёжилась. Но что бы там ни было, оно не приближалось, так что повода ударяться в панику не было.

Осознав, что она не просто идёт, а идёт куда-то, Немила припомнила слова Ворона и нашла на горизонте взгорок, который издали казался совершенно невысоким, но чем ближе она подходила, тем больше он становился. Идти нужно было версты три, не меньше, а то и больше, но в Ягиных сапожках шагалось легко, казалось, будто она не идёт, а летит по воздуху, перепрыгивая-перелетая через буераки и останки огромной битвы столь бесстрашно и безрассудно, что даже богинка бы позавидовала.

Скоро захотелось пить, но преклонять колени перед мелкими ручейками, что выныривали прямо из-под ног и текли, омывая мёртвые косточки, ей было брезгливо. К тому же она прекрасно помнила общеизвестный завет: ни в коем случае не дели питьё и еду с мёртвыми отцами, дабы не стало тебе худо.

Небо, что висело над Немилой, пока она преодолевала путь до холма, достойно отдельного описания. Небесная гладь была тёмная и сумрачная, но облака… облака! Какими прекрасными были те облака, особенно для неё, целую вечность не видевшей в небе ничего, окромясь тумана! Багровые, малиновые, фиолетовые, жёлтые, голубые, серебристые, они походили на перемешанные в сундучке для рукоделия мотки ниток, из-за которых вечно ругалась Нелюба. Были тут и маленькие клочковатые облачка, стремительно носящиеся по небу туда-сюда, и медлительные пухлые облака с набухшими от влаги боками.