Жюль Верн - Геннадий Прашкевич

Один за другим раздались двадцать выстрелов.

Когда канонир хотел зарядить пушку в двадцать первый раз, бригадир Мэрфи жестом остановил его.

— Возьмите-ка боевой снаряд, — сказал он. — Любопытно посмотреть, какова будет сейчас дальнобойность.

— Это будет испытанием орудия, — подхватил майор. — Вы поняли, капрал?

— Слушаюсь, ваша честь, — ответил капрал Пим.

Солдат подкатил на тачке снаряд весом не менее 200 фунтов, обладающий дальностью полета около двух лье. Наблюдая в подзорную трубу за полетом такого ядра, можно было легко проследить место его падения в море и сделать приблизительный расчет дальнобойности огромного орудия в новых условиях.

Пушку зарядили, установили ствол под углом в сорок два градуса, чтобы увеличить траекторию полета ядра, майор скомандовал, и раздался выстрел.

— Святой Георгий! — вскричал бригадир.

— Святой Георгий! — воскликнул майор.

Оба возгласа прозвучали одновременно. Оба офицера застыли, разинув рты и не веря своим глазам. Проследить полет снаряда, на который сила притяжения теперь влияла гораздо меньше, чем на земной поверхности, оказалось невозможным. Даже через подзорную трубу нельзя было установить место падения снаряда.

Значит, он явно перелетел линию горизонта.

— Свыше трех лье! — сказал бригадир».

А комета Галлия продолжает нестись по орбите вокруг Земли.

Еще лет пять назад Жюль Верн, наверное, увлекся бы красочными описаниями планет Солнечной системы, в этом он и самого Камиля Фламмариона[39] заткнул бы за пояс, но сейчас в «межпланетном» романе его занимает не столько сама комета, сколько ее невольные обитатели.

Да, Галлия невелика, население ограничено.

Но каждый жил и продолжает жить своими давно сложившимися представлениями.

От Бен-Зуфа, беспечного ординарца французского капитана (родившегося, кстати, в Париже и обожающего Монмартр), только и слышно: «Эти подлые бедуины!» А любимая песенка Бен-Зуфа — походная:

У русских матросов желание одно: всегда следовать за своим барином.

Испанцы только и думают, как бы дороже загнать свой клочок земли англичанам.

А французы молодцы. Они пекутся об одном: как можно больше расширить сферу своего влияния.

Несколько материков или два крошечных островка, пять миллиардов населения или 36 человек — это не имеет значения, невольные граждане Галлии борются за свое. Они, к сожалению, не единое человечество, о котором так будет тосковать Уэллс, они всего лишь обломки человечества. Только Исаак Хаккабут не ломает над происходящим голову. Он родился в Кёльне, значит, не столько даже еврей, сколько пруссак (а пруссакам Жюль Верн до конца жизни не доверял). Да и за что вообще уважать пруссака? Он по определению — лжец, трус, скряга, он способен на любую подлость. В принципе, колонисты Галлии могли бы и не платить за товары подлого Хаккабута, а просто отобрать их, но ведь они… не пруссаки!

Добавим к сказанному, что феноменально эгоистичный ученый Пальмирен Розетт (кстати, бывший учитель Гектора Сервадака в Сен-Сирском военном училище) однозначно считает Галлию своей личной собственностью.

«Здесь хорошо, — говорит он Гектору Сервадаку. — Здесь так хорошо, что, если бы это зависело от меня, Галлия никогда бы не вернулась к Земле».

Но по спиральной орбите комета вновь приближается к Земле.

«Родная планета была теперь обращена к Галлии тем полушарием, на котором находится европейский материк. В ярком свете утра легко было узнать очертания каждой страны. Вот Англия, похожая на леди, шествующая к востоку в платье со смятыми складками и с затейливой прической из островов и островков… Вот Скандинавский полуостров, будто лев, яростно бросающийся на Европу из своих белых ледяных просторов… Вот Россия — огромный полярный медведь, опирающийся огромной мощной левой лапой на Турцию, а правой — на Кавказ… Вот музыкальная Австрия, свернувшаяся в клубок… Вот Испания, развевающаяся, как боевой флаг, с Португалией вместо древка… И Турция — точно сердитый петух, цепляющаяся одной ногой за азиатский берег, а другой удушающая несчастную униженную Грецию… И Италия — изящный сапожок, жонглирующий Сицилией, Сардинией и Корсикой… Наконец, Пруссия — чудовищный топор, нагло и глубоко всаженный в германскую империю и частично задевший Францию своим лезвием…»

На одном из заседаний Амьенской академии Жюль Верн прочел собравшимся свою давнюю (1851) юношескую комедию в стихах — «Леонардо да Винчи».

Замечательный художник пишет портрет.

Он передает чудесный румянец сидящей перед ним красавицы.

Он передает всю прелесть ее взгляда, поворот головы, обнаженную шею, тонкие пальцы позирующей красавицы. Леонардо до глубины души восхищен юной моделью, и она им, несомненно, увлечена. Она уже бросает горящие взгляды… улыбка ее полна значения…

И Леонардо взволнован.

Он уже готов ответить, но…

Он замечает браслет Моны Лизы!

Какая необычная чеканка! Какой чудесный узор!

Леонардо мгновенно обо всем забывает. Он не глядит на глаза и губы красавицы, он пишет ее необычный браслет, но в зал неожиданно входит незнакомец. У него ужасное, изуродованное шрамами лицо, он всем внушает отвращение.

Но для истинного художника всё прекрасно.

И Леонардо переключается на этого незнакомца.

Вот идеальный Иуда для задуманной им «Тайной вечери»…

В 1874 году появились первые большие обзоры творчества Жюля Верна.

Л. Дюбуа — во французском журнале «Ревю де Бретань» и Г. Хоннекер — в немецком журнале «Наше время».

Но обзоры эти практически не были замечены во всеобщей суете готовящейся к открытию Всемирной выставки.

Открылась Парижская выставка 1 мая 1878 года.

Все Марсово поле — от Йенского моста до Военной школы — было занято выставочными киосками, а на противоположном берегу Сены поднялся дворец Трокадеро. Высокие арки, башни в нормандском стиле, чудесный белый песчаник, красный кирпич. Фасад Дворца промышленности украсили 22 «статуи власти» — аллегорические скульптуры, представлявшие 22 страны, которые Франция официально признала странами, оказывающими значительное влияние на развитие обстановки во всем мире. Правда, отсутствовала статуя Германии. А Индия была представлена как часть Британской империи. Это никого, кроме немцев и индусов, не смущало.