Фарландер - Кол Бьюкенен

Эш ненадолго задумался, потом вежливо откашлялся.

— Это все?

Провидец мягко улыбнулся, но не ответил.

Засиживаться путники не стали и, поклонившись, направились к выходу. Нико уже переступал порог, когда Провидец окликнул его:

— Подойди.

Нико вернулся.

— Ты ни о чем меня не спрашивал, — прошамкал старик, щуря подслеповатые глаза. — Сегодня можешь.

— Я не знаю, о чем спрашивать.

Фарландер пристально посмотрел на него:

— Ты ведь идешь с ними без желания. Считаешь это предприятие безумным.

Нико оглянулся — не слушает ли Эш, — но учитель был уже далеко. Он снова посмотрел на старца и даже открыл рот, но слов не нашлось.

— Ты боишься, что не готов к этой вендетте. Опасаешься, что не справишься, что задача не по плечу.

Так оно и было. Весь день Нико думал только о том, что утром покинет это затерянное в горах убежище, этот монастырь, который уже начал воспринимать почти как дом. И ради чего? Чтобы пересечь море и пробраться в Кос, в самое сердце Империи, и там убить не кого-нибудь, сына Святейшего Матриарха. И это при том, что сам он еще и мечом-то толком владеть не обучился. Милосердная Эрес, от одной лишь мысли об этом его бросало в жар.

— Хочешь услышать мое наставление? — осведомился Провидец.

Нико смущенно прокашлялся.

— Сказать по правде, я еще не знаю, верю ли во все эти штуки... откровения и прочее. Может, не надо и стараться.

— Вот что я скажу тебе, мой юный друг: семя показывает, каков будет плод.

Нико вежливо кивнул.

— Когда наступит время покинуть его, следуй голосу сердца.

— Что?

Старец улыбнулся и начал собирать свои принадлежности.

Нико быстро отступил к двери и вышел.

Ночная тишь сгустилась, и даже мерное журчание речушки звучало глуше. Мастер Эш молча стоял на бережке, наблюдая, как собирается у камней и перекатывает через них темная вода.

В полутьме направились домой.

— Чудной он, — заметил Нико.

Эш остановился и посмотрел на ученика.

— Ты обязан относиться к этому старику с большим уважением, — сурово бросил он и .тут же, похоже, пожалей о собственной резкости, попытался что-то добавить, может быть, извиниться. Слов, однако, не нашлось, и Фарландер повернулся и двинулся дальше.

Они шли молча, думая каждый о своем, и две луны, Сестры Утраты и Желания, освещали им путь. Далеко внизу, среди серебристого леса, ясно и призывно светились теплые окна монастыря.

В первый день осени наступающего пятидесятого года Манна, когда ревущая буря обрушилась на землю стеной колючего, как стеклянные осколки, дождя, из Храма Шепотов вышел некий мужчина. Накинув на бритую голову капюшон, он скорым шагом прошел по деревянному мосту. Полы белых одежд хлопали по ногам, звук шагов терялся во взбученных водах глубокого рва.

Не останавливаясь и даже не замедляя шаг, мужчина миновал караульных алтарников, несших службу у сторожевой будки в дальнем конце моста. Ноги уносили его все дальше, по пустынным улицам Храмового округа, которые он проходил все так же, не поднимая головы, то и дело почесывая зудящие руки и лицо. Кое-где ему встречались другие священники, также прятавшиеся от разыгравшейся стихии под надвинутыми низко капюшонами. Затаившийся под дверью белый кот наблюдал за всем молча и внимательно.

Оставшийся за спиной и отступавший все дальше Храм Шепотов казался за плотной завесой дождя неким живым существом, бока которого ощетинились колючей вздыбленной шерстью. Удаляясь от Храма, молодой священник как будто чувствовал его тяжелый взгляд, пристальный взгляд грозного стража. Именно присутствие этого стража, незримое, но осязаемое, постепенно меняло его настроение, стирало то ощущение замешательства и смятения, с которым он проснулся утром своего двадцать четвертого дня рождения.

Чем дальше, тем оживленнее становились улицы. Шум голосов нарастал, его пронизывали дикие вопли, будто вырывающиеся из какого-то экзотического зверинца.

Ливень понемногу стихал, терял силы и ослабел до ровного, смирного дождика, когда священник достиг площади Свободы, окруженной с трех сторон мраморными зданиями, за которыми виднелись бледные шпили, частично скрытые серой дымкой дождя.

Непогода никак не отразилась на численности фанатиков, явившихся на площадь в предвкушении приближающегося праздника Аугере эль Манн, до которого, впрочем, оставался еще почти месяц. Подавляющую их часть составляли паломники со всей Империи, привлеченные в большем, чем обычно, количестве тем фактом, что это празднование совпадало с пятидесятилетним юбилеем маннианского правления: мужчины и женщины, чужестранцы, истово принявшие религию Манна, несмотря на то что многие их соотечественники не смирились с насилием и даже призывали к восстанию. Все были в обычной для людей такого рода одежде: длинной, почти до земли, красной рясе с наглядным свидетельством их религиозного обращения — белым отпечатком раскрытой ладони, зачастую облупившимся за давностью лет и уже не столько белым, сколько крапчато-розовым.

Прожив в этом городе несколько лет, молодой священник Че так толком и не привык к шумным и многолюдным проявлениям религиозного рвения и, шагая по выстилавшим площадь каменным плитам, посматривал по сторонам из-под мокрых складок капюшона.

Паломники вели себя по-разному. Одни, выкрикивая что-то на родном языке, безжалостно охаживали себя плетьми. Другие, с горящими глазами, внимали зажигательным проповедям священников, речистых говорунов, отчаянно жестикулирующих и призывающих к согласию н единству. Третьи кололи шипами кровоточащие лица и поджигали обритые головы, совокуплялись прямо на земле или просто бродили, разинув рот и таращась по сторонам.

Че обогнул огромную толпу, растянувшуюся едва ли не через всю площадь, тысяч десять обращенных, стоявших лицом к занавешенному дождем Храму Шепотов — все в красных рясах, руки воздеты над головами, из глоток рвутся одни и те же слова, лица горят той страстью, что и привела их в Священный Кос на обряд обращения.

Вот все они, как один, упали на колени, и шорох десяти тысяч ряс пронесся над площадью, словно порыв ветра. Вот распростерлись на камнях и поднялись и снова повторили ритуал. Все они ждали своей очереди, чтобы выйти вперед и получить на грудь отпечаток белой ладони от произведенного в духовный сан священника Коса. Даже здесь Че не убавил шаг, и паломники расступались, едва увидев белые одежды. Он прошел между ногами статуи Сашин, Святейшего Матриарха, восседающей на вздыбленном зеле, и мимо бронзового изваяния Нигилиса, Патриарха — основателя нового ордена, с суровым, морщинистым лицом.

Ближе к восточному краю площади толпа начала редеть, а паломники смешиваться с обычными горожанами, занимающимися повседневными делами. На привычных местах расположились торговые тележки под провисшими навесами; здесь продавали картонные стаканчики с горячим чи, продукты, накидки. Другие, стоя под дождем, предлагали сувениры: дешевые жестяные фигурки Сашин, Мокаби, Нигилиса. На происходящее вокруг продавцы взирали без всякой симпатии, опасливо поглядывая на одетых в штатское Регуляторов, расставленных парами по периметру площади и наблюдавших за всем и всеми.