Спасти Феникса - Маргарет Оуэн

И ужасная правда пустила корень: если неважно, чего они хотят, то неважно, если – хотя бы раз – они этого добьются.

Когда, а не если.

Фу взяла лицо Тавина в ладони и поцеловала.

Поначалу он едва пошевелился, и на одно пугающее мгновение ей показалось, что она сделала ошибку, что она все неправильно рассудила, что он сочтет ее дурой… и отпрянула…

Потом по его телу прошла странная легкая дрожь, и спустя вдох она узнала, что означает падение последней сдерживавшей его преграды.

Он ее не целовал, он в ней тонул. Его пальцы путались в ее волосах, прикосновения к ребрам и лопаткам чертили план ее спины, прилаживались к бедрам. Его губы искали ее рот как лекарство, голодные и страстные, но лишь затем, чтобы опуститься к шее, после чего она уже с трудом могла дышать.

Легкий укол в ключицу… и вот уже ее голова плывет, охваченная жаром, потребностью, пьянящим трепетом, страхом и желанием – и все это цеплялось за мысли о… ней?

Ох! Она снова притянула Тавина к губам.

– Осторожно с зубами.

– Есть, вождь, – пробормотал он и сразу же ослушался.

Она не собиралась просовывать руки ему под рубаху, однако обнаружила их именно там, блуждающими по шрамам, мышцам и ребрам, и голод ее только усиливался, а искры от прикосновения кожи к коже жгли немилосердно. Скоро рубашки остались в прошлом. После неловкого вопроса и дарованного разрешения за ними последовала остальная одежда, забытая еще быстрее в треске грозы и охватившем их обоих огне.

Раньше, когда она лежала с Подлецом, это было вопросом срочности, поспешным обменом услугами. Две нужды встретились и расстались, продолжая одним глазом следить за округой, одним ухом припадать к земле, готовые обратиться в бегство.

Теперь же Фу не знала, сможет ли оторваться, пойманная в то, что ощущалось обрывом всех связей, заблудившаяся в ощущении, будто ее нашли. Тавин тоже двигался торопливо, но эта поспешность была иного сорта – необходимость отыскать каждую точку, заставлявшую ее дрожать, ловить ртом воздух или закусывать кулак, чтобы не закричать. А потом он отыскивал их снова и снова. Фу чувствовала лишь огонь, изгибавший ее, его, опять и опять, пока он в итоге не покинул их обоих дрожащим клубком в темноте.

Потом, лежа в его объятиях под рваными плащами и ворованными шкурами, она сказала:

– Ты знаешь, что будет непросто.

В ответ он прижал ее к себе и еще раз поцеловал. Сказал:

– Ты заставляешь меня поверить в то, что я могу распорядиться своей жизнью лучше, чем умереть.

– О. – Она не знала, что сказать еще, кроме как: – Молодец. – Она отодвинулась подальше от холода проходящей грозы. – Разбуди меня к следующему дежурству.

Странно было засыпать с ощущением безопасности и тепла за спиной. Вообще засыпать с ощущением безопасности.

В ту ночь Стервятники во сне не крались по ее следу.

Тавин не разбудил ее ко второму дежурству. Фу проснулась сама. Ей помогло пение, тише, чем раньше, и какое-то более знакомое. Она выглянула из-под шкур и обнаружила, что он сидит рядом, устремив взгляд на долину внизу.

– Что это за песня? – пробормотала она, прижимаясь подбородком к его животу.

Он улыбнулся ей сверху вниз с таким видом, который еще луну назад Фу назвала бы тошнотворным. Черт бы его побрал, он превратил ее в дурочку и размазню.

– Это старый гимн чародеев, который напевала моя мать. Предназначен для того, чтобы сохранять бодрость.

– Похоже, действует.

– Да, неплохо. – Он пропустил сквозь пальцы вьющуюся прядь ее волос. – Как… как ты себя чувствуешь?

Она понимала вопрос в вопросе, когда слышала его, какой бы сонной ни была.

– Ты удивил меня. Думала, ты в этих делах большой дока, но…

Он напрягся.

– Все сложно, – сказал он, и в голосе его прозвучала доля неуверенности. – Пол никогда не был для меня важен, но я… я не хотел, чтобы от меня у кого-нибудь родился ребенок. Так что, если это было возможно, мы занимались другими… вещами. Это было… ты была…

– Ага. Ты все сделал правильно. – Она расслабилась и наградила его кривой ухмылочкой. Втайне ей нравилось, что он расслабился, дыхание стало ровным. – Но я не против, если ты захочешь еще потренироваться.

Он вздрогнул от смеха, и это передалось ей. Его пальцы зарылись в ее волосы, большой палец прижался чуть ниже уха.

– Я был бы не прочь сделать все по уму. Цветочки, стишки, неловкие разговоры с твоими родителями. Ну, ты знаешь… ухаживания.

– Говорила же, что меня это все не заводит, – зевнула она. – Даже стихов читать не умею.

– Я тебе прочитаю. Уверяю, что получится ужасно. – Он усмехнулся. – Получится девятнадцать строк. Твои глаза будут уподобляться исключительно небесам без звезд. И твои волосы тоже. У меня воображение так себе.

– Тогда уж пусть будут цветы. – Фу наморщила нос.

– Или ножи. Оружие. Ими Соколы в любом случае обмениваются, как подарками. Половина арсенала Драговоя датирована годом, когда генералмейстер выбирала себе супругов.

– У меня уже есть меч. – Она задумчиво потрогала светлую линию его шрама от ожога. – Кто тебя так?

Она почувствовала, как замерло его дыхание, кожа под ее щекой застыла на одно или два сердцебиения. Потом он сказал:

– Те, кто не знали, что творят.

Знакомая горечь в голосе напомнила ей о Подлеце.

Больше она не задавала вопросов, только сплеталась с ним пальцами до тех пор, пока его грудь не стала снова дышать ровно.

Потом она заставила себя подняться и потянулась к одежде.

– Проглочу-ка свой корнешнур. А потом заступлю на дежурство.

Тавин открыл рот, чтобы возразить, но только зевнул. Вернувшись, Фу села рядом с ним и положила его голову себе на колени.

– Думаю, мне не удастся уговорить тебя поспать еще, – вздохнул он, растягивая слова от усталости.

– Может быть, когда снова сможешь говорить внятно. – Она не смогла вытравить из голоса кривую улыбочку. – А теперь давай-ка не суетись и отдохни.

Фу решила считать его недовольное бурчание капитуляцией. Ритм дыхания на ее коленях выровнялся. Она обратила взгляд на темноту за пределами пещеры.

Где-то там, за тишиной, за жаром ее и ее Сокола, где-то, куда она не могла заглянуть… Стервятники ждали ее.

Ждал Па.

Ждал Маровар.

Ждала клятва.

На мгновение тяжесть непроницаемой тьмы обрушилась на Фу. За ней охотились лучшие ищейки Сабора. Королева продала Ворон, обрекла их на смерть преследуемой дичи. И ее семья будет жить, лишь пока их чудовищный поработитель видит в этом прок.