Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) - Ариадна Борисова

– Этот врач, кстати, и стал моим отцом, – совсем некстати сообщает она. – Лечил меня, лечил, и влюбился в мою маму. Они прожили вместе счастливую жизнь. Но мама ушла…

Я собирался заканчивать опасные тары-бары с опасными вопросами и не стерпел:

– Куда?

– Так, Артем, говорят, когда человек умирает, – говорит Щетка, сгребая со стола в пакетик бумажную кучку.

– Ваш врач… э-э, отец… он гипнотизер?

– Он психотерапевт. Я и сама выбрала эту профессию.

– Психотерапевты лечат психов?

– Психов, вернее душевнобольных людей, лечат психиатры.

– А вы кого лечите?

– Я пытаюсь помочь обычным людям, у которых случаются большие неприятности, связанные с разными психическими состояниями. Например, с состоянием аффекта.

– Состояние аффекта… это что?

Ее взгляд скользит мимо меня.

– Ну вот, допустим, человек внезапно столкнулся с чем-то, что ужасно его возмутило или испугало. В нем сейчас же собираются горячие чувства и эмоции. Они пока только искрят, но стоит ситуации усугубиться, эмоции вспыхивают сильнее. И психика человека может не выдержать, дать сбой. Это и есть состояние аффекта. Оно вызывает кратковременное помрачение рассудка. В таком состоянии человек либо почти не способен управлять собой, либо никак не способен.

– Он как будто видит кино?

Щетка взглядывает на меня, сдвинув брови, и задумывается:

– Человек с сильным воображением, возможно, и видит… Возможно, он начинает воспринимать окружающее фотографически. Но даже человек, наделенный способностью «кинохроники» собственных реактивных состояний, вряд ли осознает свои действия. Пленка памяти неизбежно засвечивается, и он забывает, что видел.

– А если человек видел, помнит и просто не хочет ничего рассказывать?

– Тогда очень жаль такого человека. Если он будет держать гнетущие мысли в себе и не освободится от них, его психика рано или поздно действительно расстроится.

– И он станет психом… то есть сойдет с ума?

– Скорее всего.

Щетка завязывает узелком пакетик с «трудными» бумажками и выбрасывает его в урну.

Я рисую рамку из цветов на портрете феи для Бэмби.

Хуже того, что со мной случилось, случиться уже не может. Слабое утешение, но другого у меня нет. Интересно, изобретены ли на свете такие лекарства, которые успокаивают гнетущие мысли и не дают человеку сойти с ума?

Я сомневаюсь, что психотерапевты выписывают лекарства. Кажется, они только разговаривают с пациентами. Какое-то странное говорильное лечение.

– Валентина Александровна, вы умеете разговаривать глазами?

– Не пробовала.

– А читать мысли?

– Очень редко.

Смотрю ей в глаза:

– А попробуйте угадать, какое я дал вам прозвище. Только, чур, не обижаться, если угадаете.

Она улыбается (немножко кривовато). Проводит ладонью по ёжиковой голове и вытягивает из вороха бумаг лист, на котором я нарисовал щетку для обуви:

– Это?

Глаза Мысонка горели охотничьим огнем. Кот обнюхивал углы и терся боками о ножки мебели. Дом пришелся ему по душе. Папа с дядей Ваней прямо-таки теремок из избушки сделали. Подштукатурили, подкрасили. С побеленной печкой стало светлее, на столе сияла новенькая скатерть в подсолнухах. Тете Наде осталось повесить занавески.

День выдался душный. Сильные запахи трав поднялись и стояли в дрожащем зное словно невидимый рой. Я снес к дровянику чурбаны, какие нашлись, и все их переколол. Натаскал воды из озера в железные бочки, вскопал грядки для укропа и лука. Пот катил с меня жарким дождем. Я раз двадцать ополаскивался с мостков.

На озеро было больно смотреть. Оно полыхало слепящим пламенем. На волнах переливались и вспыхивали огненные блики, будто солнце покрошило в воду свои лучи. Но блики горели сверху, а под ними темнела неизвестная глубина. Я подумал, что там, должно быть, плавают рыбы. Может, большие окуни и щуки водятся на самом дне. Я мечтал порыбачить с папой, когда он приедет.

Небо к вечеру стало сизым и красным по краю, как раскаленный металл. Тетя Надя сказала, что ночью будет гроза. На улице быстро сгустилась темень. Без привычных городских окон напротив и неоновых реклам было жутковато. Я зажег уличный фонарь. Во дворе повеселело, но свет упирался в ворота и таял во мгле. Чудилось, что мы остались на маленьком светлом островке одни во всем мире.

Мы поужинали сосисками, и сморенная жарой Бэмби уснула на диване. Нарядные занавески не шевелились в распахнутых окнах. Дремлющий воздух за ними был как парное молоко, ни намека на ветер. Птичий щебет затих. В сонной тишине Мысонок азартно постукивал хвостом, предвкушая ночную охоту.

Скоропортящиеся продукты могли скиснуть без холодильника, и тетя Надя вспомнила:

– Бабушка всегда в подполье еду хранила.

А я и не знал, что в доме есть подполье. На месте кольца виднелись затертые дырочки, папа почему-то не приколотил новое кольцо. Тетя Надя принесла топор из сенцев и, зацепив острием плотно прилегающую к полу крышку, открыла ее с трех попыток. В лицо мне дыхнул прохладный воздух погреба – немного затхлый, грибной и осенний. Вот как пахнет внутри земля.

В подполье вела лестница, сбитая из крепких плах, даже с перилами. Мысонок сунулся за мной, но тетя Надя его придержала:

– Ишь какой! Дома лови мышей.

Я смахнул упавшую на лоб паутину и огляделся, втянув голову в плечи: как бы на меня впрямь не посыпались мышата. Но мышьих гнезд я не увидел. Подполье было устлано досками, с левой стороны его делила надвое загородка для картошки, с правой стоял деревянный короб с крышкой. Туда я и сложил нашу провизию.

Рокот приближающегося автомобиля послышался из окон, когда я собирался вылезти из подполья. Мысонок выгнул спинку и заурчал. Дыхание его завелось, как будильник. Кот нервничал, будто чуя что-то недоброе.

– Это к нам, – прошептала тетя Надя, – дальше дороги нет.

Я подумал – может, снова приехал дядя Григорий или дядя Ваня решил проверить, как мы тут устроились.

Тетя Надя, видимо, думала иначе. Лицо ее побелело, глаза сверкнули тревогой:

– Стой здесь!

Я остановился на верхних ступенях. Столкнув топор на приступку, откуда начиналась лестница, тетя Надя метнулась к дивану. Жаль, что папа не посчитал нужным завести собаку, поверив, что никакой опасности нет, ведь тетя Надя знала деревенских людей. Но они бы в крайнем случае пришли пешком. А машина ехала из города. Ночью. К нам.