Безумный Макс. Ротмистр Империи - Михаил Ланцов

Да, здесь стреляли. Здесь иной раз и дома сносили артиллерийскими налетами. Но пострадавшим Меншиков выплачивал компенсации, если они выживали. И по возможности заселял в новое жилье. Более того, наладив взаимодействие с местными жителями, он постарался улучшить их жизнь. Возможно, ненадолго. Но как знать? Обывателей Штеттина лейб-гвардии ротмистр уверял, что если удастся отстоять город, то они будут приняты в подданство Российской Империи. А там голода нет. Там продовольственной блокады не наблюдается. Может, не все ладно и не все хорошо, но они станут его людьми, а он своих в обиду не даст.

И люди поверили. Далеко не все и не сразу. Но к концу 7 июля все, кто хотел, – ушли. А Меншиков принял части 4-го армейского корпуса уже фактически в свой личный город. О чем бойцов и предупредили, дабы не шалили и вели себя прилично.

Следствием этого обстоятельства стало то, что уезжать сразу из Штеттина не было никакой возможности. Требовалось наладить дела. Хоть как-то. Из-за чего пришлось уговорить сначала Третьякова поставить Меншикова комендантом города, а потом подтвердить это у Ренненкампфа. Тот все понял и не мешал. Тем более что порядок в этом важном, транспортном узле ротмистр навел образцовый и взаимодействие с людьми поставил дельное. Так что, сидя в Штеттине, Максим и узнавал все оперативные новости.

8 июля 1915 года корпус Третьякова, совершенно внезапно для западного кольца блокады атаковал подразделения резервистов и ландвера, стоявших под рукой генерал-полковника Мольтке. При деятельной артиллерийской поддержке силами дивизиона 15-см гаубиц, некогда захваченных эскадроном Меншикова. Этот дивизион смог впервые в истории продемонстрировать прием «артиллерийского наступления», то есть сопровождать опережающей волной взрывов продвижение своей пехоты.

Взломав довольно слабую оборону, корпус отбросил противника и закрепился на линии Пренцлау – Майенбург в сорока километрах к югу – юго-западу от Штеттина. А потом, оставив часть войск прикрывать этот фланг, развернулся и ударил на север, удалив линию фронта от города на пятьдесят и более километров. То есть сформировал мощный и просторный плацдарм на левом берегу Одера.

Уже 8 июля в столице Германской Империи началась паника. Потому что дивизия, державшая с востока Штеттин, была уничтожена, а из частей, переданных Мольтке, до трети оказались окружены и капитулировали. Остальные же отходили в полном беспорядке, усугубленным тем, что генерал-полковник не вынес очередного позора и застрелился.

От переднего края русских войск до Берлина оставалось меньше ста километров. И ни серьезных войск, ни естественных препятствий, вроде мощной реки, между ними не лежало. Наступил кризис – классический «шах» в этой весьма непростой военно-политической игре. Сделай еще шаг – и все. Вот она – победа. Однако воспользоваться столь благоприятным обстоятельством в полной мере не удалось.

Узнав о самоуправстве Ренненкампфа, Великий князь Николай Николаевич пришел в ярость и велел его арестовать. Однако не успели Павла Карловича взять под стражу, как Главнокомандующий ударился в бега уже сам, узнав о срочном вызове к Императору. Сложить два плюс два и понять, чего его ждет в Петрограде, он смог. В принципе можно было и не в бега податься, однако для столь импульсивного человека, живущего одними лишь эмоциями и мистикой[131], такой поступок был ожидаем. Да еще и его генерал Рузский многое объяснил, заявившись в Ставку с бледным видом. Мерзавец и бездарь в военном плане, он являлся прожженым проходимцем и ловким карьеристом.

Казалось бы – чего бояться Великому князю? Он ведь неподсуден. К счастью, это не вполне корректно. Великий князь был не подсуден никаким иным судам, кроме монаршего. И в этой связи имел очень кислые перспективы.

Так, в 1874 году его двоюродный брат – Великий князь Николай Константинович был объявлен сумасшедшим, лишен всех званий и наград, вычеркнут из списка полка и отправлен под домашний арест на далеких окраинах. Что он сделал? Сущую безделицу. Украл у своей матери три бриллианта, чтобы продать их и на вырученные деньги сделать подарок любовнице. И Император Александр II принял еще очень мягкое решение, потому что на семейном совете предлагались куда более жесткие формы наказаний – вплоть до ссылки на каторгу. Каторгу! То есть кайлом махать на каких-нибудь рудниках несколько лет, пока не сдохнет от голода, холода, переутомления и болезней.

И ладно бы дела давно минувших дней. В 1889 году его собственного отца, уделявшего излишнее внимание женскому полу, объявили сумасшедшим и посадили под домашний арест. И если кузен украл у своих, то этот всего лишь своих дискредитировал.

Так что Николай Николаевич младший не испытывал иллюзий. Его вина была намного больше, чем перепортить десяток фрейлин или украсть у родной матери драгоценности. Нет. Все куда хуже. В Петроград из-за деблокирования Штеттина поехали документы, доказывающие его измену и фактически покушение на жизнь супруга дочери Государя. Расстрел в такой ситуации – не самый плохой выход. А то ведь эти «гуманисты» могут пожизненно «законопатить» в дурдом до самой смерти да студентов водить – показывая на «экспонат». Сошел с ума. Бывает. Как и его отец.

Так или иначе, Николай Николаевич исчез. А 9 июля посыпались приказы от Императора. Новым Главнокомандующим был назначен генерал от артиллерии Иванов Николай Иудович[132] – человек очень скромных дарований, но беспрецедентно преданный Николаю II. Начальником же штаба при нем стал генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Мутный и скользкий человек, но, безусловно, толковый генерал. То есть де факто команду, руководившую до того Юго-Западным фронтом, перевели в Ставку.

Ренненкампфа выпустили из-под стражи тем же днем. Более того – назначили на пост командующего Северо-Западным фронтом вместо сбежавшего вместе с Великим князем генерала Рузского. Тому ведь тоже грозил расстрел по обвинению в измене. Юго-Западный же фронт вручили генералу от кавалерии Брусилову. Талантливый, но весьма и весьма мутный товарищ, поэтому для присмотра за ним пришлось поставить при нем генерала Келлера[133] начальником штаба.

Вся эта возня и перестановки, вкупе с рядом «исчезновений» некоторых высокопоставленных лиц, ударившихся в бега, затруднило действие Русской Императорской армии. И она не смогла воспользоваться удивительно удачным стечением обстоятельств. Когда же Ренненкампф наконец взял бразды правления фронтом в свои руки, оказалось слишком поздно.

Радовало только то, что Третьяков по собственному самоуправству расширял и укреплял плацдарм в Западной Померании. При деятельной поддержке Эссена. Этот старый крендель тоже не усидел, подключившись к всеобщему веселью. Как узнал о бегстве Великого князя Николая Николаевича, так и повел все актуальные силы к Свинемюнде[134]. А потом и в деле у Грайфсвальда поучаствовал – самой западной точке продвижения корпуса Третьякова.