Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) - Наталья Нарская

переменами в нем самом и в окружающих, которых (как и самого себя) человек должен неустанно убеждать в том, что они имеют дело с одним и тем же лицом. При этом он должен проявлять «правильные», ожидаемые от него реакции на различные ситуации и проблемы, в том числе реакции словесные. Его рассказы и эмоции должны быть «приличествующими» его положению и возрасту. В этой связи закономерен вопрос,

делается ли все это на протяжении жизни на самом деле одним и тем же неизменным «Я», или это в действительности множественное «Я», которое пластично движется по всем ролям и фазам жизни и кажется равным себе, обладает идентичностью только потому, что и другие изменяются одновременно с ним[287].

* * *

Во второй половине ХX века в связи с дискуссией вокруг «устной истории» (oral history) – направления и метода историографии, основывающегося на интервью очевидцев, участников и современников исторических событий, – доверие к высказываниям свидетелей «большой» истории сменилось серьезным скепсисом по поводу их использования в качестве надежного исторического источника. Тем не менее современные специалисты по «устной истории» отрицают позицию, согласно которой интервью сообщает только о рассказчике в момент рассказа. При осознанном использовании ряда техник интервьюирования исследователю могут открыться сведения о культурной среде, мире переживаний и опыта рассказчика из того прошлого, о котором он повествует – причем и в том случае, когда его рассказ в значительной степени является измышлением.

Такая уверенность базируется на исходном убеждении, что индивид является носителем культуры припоминания одного или, чаще, нескольких коллективов – семейного, поколенческого, профессионального, этнического, гендерного, политического. Презентация воспоминаний, форма рассказа в значительной степени зависят от того, принадлежит ли повествователь к социально успешному или неуспешному коллективу, активному или утратившему активность, к победителям или побежденным, преследователям или преследуемым. Кроме того, один и тот же рассказчик может варьировать свое повествование в зависимости от ожиданий аудитории. При этом он не лжет: было бы ошибкой предполагать, что у него в багаже имеется одна правдивая версия рассказываемой истории и несколько лживых.

Рассказчики досконально знают правила, по которым они строят повествование. В их основе лежит хронологический принцип, с зачином, развитием, апогеем и развязкой. Строгость порядка изложения не означает, однако, строгости в его содержании. Важные события в жизни человека, наиболее часто припоминаемые и рассказываемые, подвержены видоизменениям. Каждый вызов воспоминания в процессе рассказа ведет к его новому сохранению, причем вместе с ним запоминается и контекст ситуации, в которой рассказывалось о прошлом. В результате воспоминание «дописывается», обогащается нюансами, подправляется. Обсуждение воспоминаний с другими участниками мемориальной коммуникации ведет к их стандартизации и взаимообогащению. Поскольку механизмы обработки когда-то увиденного наяву и плода воображения пересекаются, человек легко интегрирует в личные воспоминания то, что он читал, слышал, вообразил, увидел во сне.

Повторюсь: «вымысел» и «фантазия» рассказчика не повод ловить его за руку. Но знать о зависимости рассказчика от ожиданий общества и предоставляемых им «литейных форм» необходимо, чтобы понять, как и почему он рассказывает о прошлом, как в его рассказе проявляется его интерес и в чем этот интерес состоит.

Гета и Бася, или Две Агнии

Женщины, о которых речь пойдет ниже, оказались в сфере моего интереса и стали героинями следующих рассказов по странному стечению обстоятельств. Дюжину лет назад, работая над автобиографическим проектом по семейной истории, я обнаружил несколько архивов в семьях своих дальних родственников. А в них – несколько женских воспоминаний, которые поразили меня напряженной, интенсивной, целенаправленной работой над прошлым[288]. Среди них наиболее интересными для этой книги нам показались истории, которые самым причудливым образом связаны с нашими приключениями на мюнхенских блошиных рынках.

Итак, разрешите представить моих героинь. Это мать и дочь (см. ил. 31). Их обеих звали Агниями. Гета и Бася – это их домашние имена. Агния (Агния-Елизавета-Владислава) Стефановна Пухальская (1918–2014), которую близкие звали Басей, родилась в Твери в семье польского католика-дворянина и дочери русского православного священника. Ее отец, Стефан Юзефович (Степан Осипович) Пухальский (1883–1921), родился в Варшаве, окончил престижную 1-ю Московскую гимназию, учился на юридических факультетах Варшавского и Московского университетов, затем работал присяжным поверенным в Калязине, где поселились его родители. В связи с участием в польском социал-демократическом движении (с 1902 года он был членом Польской социалистической партии – ППС, с 1906-го – отколовшейся от нее ППС-Левицы) в 1911 году ему была запрещена юридическая деятельность. Он стал преподавать в гимназии, но не оставил активной общественной и революционной работы.

Ил. 31. А. И. Пухальская (Булгакова, 1890–1975) и А. С. Пухальская (1918–2014). Тверь, начало 1920-х

Его будущая жена Агния Ивановна Булгакова (1890–1975) – Гета в семейном кругу – происходила из семьи священника Станислава (Иоанна) Булгакова (1857–1903) и Елизаветы Поповой (1854–1944). Рано умерший отец Иоанн воспитывал двух дочерей (остальные трое детей скончались в младенчестве) в либеральном, просветительском духе и приветствовал получение ими добротного светского образования. Как и старшая сестра Лариса (Яичка), Агния окончила гимназию и славившиеся прогрессивными педагогами и духом свободолюбия Санкт-Петербургские (Бестужевские) высшие женские курсы.

Агния и Стефан поженились в 1914 году. Отец Стефана Юзеф Пухальский (1856–1927) был недоволен этим браком и не желал знаться с новыми родственниками.

* * *

Стефан Пухальский принял активное участие в Февральской революции 1917 года. Он руководил в Калязине разоружением полиции, возглавлял Комитет общественного порядка, был начальником местной милиции. Отозванный вскоре после Октябрьской революции в Тверь, он и там развернул бурную деятельность в губернском и городском исполкомах и отделах народного образования. В 1917 году он вступил в РСДРП (интернационалистов), в 1920-м – в РКП(б). Стефан был активным корреспондентом газеты «Тверская правда», одним из руководителей местного Пролеткульта[289], активно помогал полякам вернуться на обретшую независимость родину, руководя в 1918 году исполкомом Тверского беженского комитета и Польского беженского совета.

Возможно, начавшаяся в сентябре 1921 года грандиозная «чистка» РКП(б), исключившая из своих рядов каждого четвертого коммуниста, оказалась для Пухальского непереносимым ударом: в октябре 1921 года он скоропостижно скончался от инсульта. После него остались добрая память, названные его именем улицы в Твери и Калязине, молодая вдова Агния-Гета и трехлетняя дочка Агния-Бася.

Бася росла в Твери (переименованной в 1931 году в Калинин) под присмотром бабушки и мамы, работавшей в школе. Она прошла через «нормальное» советское детство – десятилетнее школьное образование, пионерскую и комсомольскую активность, агитационную «живую газету»[290] и спортивные пирамиды, всеобщую манию преследования после смерти Сергея Кирова. После неудачной попытки поступить в Бауманский институт она в 1936 году стала студенткой Московского текстильного института.

* * *

В один год с Агнией Пухальской родился Абрам Павлович Хазанов (1918–2000). Его отец, Павел Яковлевич (Палтиел Янкелев) Хазанов (1888–1941), был старшим сыном меламеда из Быхова и братом моего дедушки, Бориса Яковлевича Хазанова. Павел окончил два класса уездного училища, после чего помогал отцу содержать многодетную семью. За участие в демонстрациях 1903 года пятнадцатилетний подросток подлежал аресту, которого избежал, покинув родной город. Он окончил в Минске бухгалтерские курсы и работал по специальности. Переселившись в Гомель, в 1912 году он женился. Его жена, молодая вдова Фаня Фрада Гезенцвей-Савицкая (1884–1941), происходила из семьи крупного лесоторговца Арона Гезенцвея (1850–1909). Еще будучи гимназисткой, она вступила во Всеобщий еврейский рабочий союз – Бунд. В 17 лет она вышла замуж за русского дворянина по происхождению и эсера по убеждениям Макса Савицкого, который умер от туберкулеза во время первой русской революции.

В 1925 году П. Я. Хазанов с женой и родившимися в 1915–1919 годах тремя детьми переехал из Гомеля в Клинцы Брянской области. Павел Яковлевич работал главным бухгалтером и начальником планового отдела ткацкой фабрики, Фаня Ароновна была сотрудницей местного банка.

Детство Абрама Хазанова тоже было вполне советским, хотя и совершенно иным, чем у Баси. Абрам был подвижным, неугомонным ребенком, много времени проводил на улице и с раннего детства самостоятельно передвигался по городу. В уличных детских проделках невинные проказы легко могли соседствовать с нарушением установленных взрослыми правил. В 13 лет непоседливый Абрам примкнул к одной из подростковых банд,