Линкольн в бардо - Джордж Саундерс

Его оболочка (как иногда случается с теми, кто должен вот-вот уйти) начала мигать, переходя из одного его состояния в другое — как он переходил в том предыдущем месте: фиолетовый новорожденный, визжащий голенький младенец, пухлощекий малыш, мальчик в горячке на хворь-кровати.

Потом, без всяких изменений в размерах (то есть все еще в размерах ребенка) он продемонстрировал свои различные будущие оболочки (оболочки, в которые он, увы, так никогда и не воплотился):

Нервничающий молодой человек в свадебном костюме;

Обнаженный муж с мокрым пахом от недавних наслаждений;

Молодой отец, выпрыгивающий из кровати, чтобы зажечь свечу при крике ребенка;

Скорбящий вдовец с седой головой;

Согбенный старик со слуховой трубкой, сидя на пеньке, отмахивается от мух.

А он все это время, казалось, не замечал этих изменений.

Ах, это было хорошо, печально сказал он. Там было так хорошо. Но назад пути нет. К тому, кем мы были. Все, что мы можем сделать, — это то, что мы должны сделать.

Потом, глубоко вздохнув, закрыв глаза…

Он пошел.

Парнишка пошел.

Никогда прежде ни мистер Воллман, ни я не находились так близко к явлению взрыва световещества и сопровождающему его знакомому, но всегда леденящему кровь огнезвуку.

Последовавший взрыв сбил нас с ног.

Мы посмотрели, прищурившись, с пола, и в последний раз мимолетно увидели бледное детское лицо, два сжатых в ожидании кулака и выгнутую спинку.

И он ушел.

Его маленький серый костюм задержался на короткое мгновение.

Я Уилли // Я Уилли // Я даже еще

Я не

Уилли

Не уилли но каким-то образом

Меньше

Больше

Все теперь // Разрешается // Мне теперь все разрешается // Все теперь легколегколегко разрешается мне

Встать с кровати отправиться на вечеринку разрешается

Конфетки-пчелки разрешаются

Кусочки торта разрешаются!

Пунш (даже ромовый пунш) разрешается!

Пусть оркестр играет громче!

Раскачиваться на люстре разрешается, плыть под потолком разрешается, подойти к окну и выглянуть разрешается разрешается разрешается!

Вылететь из окна разрешается, разрешается (все смеющиеся гости радостно выстраиваются за мной, просят, пожалуйста, да, лети) (говоря ой, ему теперь гораздо лучше, он вообще не выглядит больным!)!

Все то, что имел тот прежний парнишка (уилли), теперь должно быть возвращено (с радостью возвращается), потому что оно никогда не было моим (никогда его), а потому и не отбирается, вовсе нет!

Как я (который был уилли, но теперь перестал быть (всего лишь) уилли) возвращаюсь

К такой красоте.

Мистер Линкольн, сидевший на стуле, вздрогнул.

Словно мальчик, вдруг проснувшийся в классе во время урока.

Огляделся.

На миг, казалось, засомневался: где это он.

Потом поднялся на ноги и поспешил к двери.

Уход парнишки освободил его.

Он двигался так быстро, что прошел через нас, прежде чем мы успели расступиться.

И опять на миг мы познали его.

Его мальчик ушел; его мальчика больше не было.

Его мальчика нигде не было; его мальчик был повсюду.

Здесь для него больше ничего не осталось.

То есть его мальчик находился здесь в той же мере, в какой он находился в любом другом месте. В этом месте больше не было ничего особенного.

Оставаться здесь и дальше было бы ошибкой с его стороны, вроде скатывания в яму.

Его приход сюда вообще был отклонением от маршрута, слабостью.

Его разум поначалу склонялся к скорби, к тому факту, что мир полон скорби; что все живут под тем или иным бременем скорби; что все страдают; что, куда бы ты ни посмотрел в этом мире, ты должен стараться помнить, что все страдают (никто не удовлетворен; всюду несправедливость, пренебрежение, непонимание), а потому ты должен делать все, что в твоих силах, чтобы облегчить груз тех, с кем соприкасаешься; понять, что твоя скорбь не представляет собой чего-то особенного, отнюдь, от нее в той или иной мере страдают или будут страдать многие и многие во все времена, в любое время, и эту скорбь не должно продлевать или преувеличивать ее значение, потому что, предаваясь ей, ты никому не будешь полезен, а поскольку твое положение в мире дало тебе возможность приносить либо немалую пользу, либо существенный вред, тебе не следует хандрить, если ты можешь преодолеть себя.