Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут

Пометить любое мое изделие моим именем — значит отправиться прямиком на виселицу, электрический стул или под расстрел — в зависимости от того, какая именно организация или какая страна вычислит меня первой. Даже псевдоним был бы рискованным делом, подумал я тогда: меня никогда не тянуло к вымышленным именам вроде Шакала, Лиса или Тигра. Лучше уж быть известным как никто.

И с тех самых пор на каждом своем изделии вместо имени я гравирую тот короткий стишок.

Нынче вечером я как раз наношу его на «Сочими», протравливаю кислотой, сперва пропечатав слова в слое воска. Дело несложное, отнимает всего несколько минут — капаешь воск на металл и прикладываешь стальное клише, вырезанное впрок много лет назад.

Совсем простая строфа. Я сохранил орфографию Селькирка:

3 пороху драхмы

Свинцу унции 3

Шомпол с верным запалом

И всякий Умри

Я совершал промахи и полупромахи. Я этого не отрицаю. Хотя я и делал все, чтобы не ошибаться, ошибки случались. Ничто человеческое мне не чуждо. Время от времени я сажусь и перебираю в уме эти просчеты, вспоминая каждый по отдельности. Это лучший способ избежать их повторения.

Был тот заклинивший патрон, в результате чего развратник спасся, а девушка погибла. В другом случае была разрывная пуля, которая не разорвалась. По большому счету, это было неважно: стреляли в голову, объект так и так был убит. Однажды на винтовке «Джи-3», которую я модифицировал, треснул деревянный приклад. Это, в принципе, не моя вина. «Джи-3» не сконструированы под деревянные части, но заказчик настаивал. Я впоследствии узнал почему — из международной прессы. Заказчик использовал винтовку в очень жарком месте и побоялся, что пластмассовый приклад расплавится. Глупый и бессмысленный страх, но что поделать. Я изготавливаю оружие, а не диктую условия.

Впрочем, худшие мои ошибки связаны не с моим ремеслом, а с моей жизнью, точнее — с моим образом жизни.

Было два случая, когда я слишком задержался в одном месте. В первый раз — в Лондоне, в результате пришлось убрать этого идиота-рихтовщика. Второй раз это случилось в Стокгольме, и тут вина полностью на мне. Мне просто очень понравился этот город.

Нет, вру. Мне очень понравилась Ингрид. Буду называть ее этим именем, хотя на самом деле ее звали иначе. Но в Скандинавии десятки тысяч женщин по имени Ингрид.

Шведы — скучная нация, начисто лишенная чувства юмора. На жизнь они смотрят как на суровый подвиг, не как на веселый отдых от вечности. Они не признают праздных посиделок в баре, неспешных бесцельных прогулок, в них нет средиземноморской беспечности. Они как бульдоги: уж прицепились — так не отстанут, будут гавкать и стараться изо всех сил.

Секс для шведов — чисто телесное отправление. Груди прежде всего нужны для вскармливания, ноги — для бега или ходьбы, чресла — для вынашивания следующего поколения. Подобно своему климату и бесконечным хвойным лесам, шведы холодны, сдержанны, бесконечно скучны и невыносимо претенциозны. Тамошние мужчины — северные красавцы со светлыми волосами и врожденным самодовольством, проистекающим из того, что когда-то они были великой нацией. Женщины — привлекательные, светловолосые, стройные, безотказные автоматы, самовлюбленные, как породистые скаковые лошади, и дотошные, как бухгалтеры.

Ингрид была наполовину шведкой. Лицом и телом — северная богиня. Мать ее была родом из городка Шеллефтео в провинции Вестерботтен, в дальней четверти Ботнического залива, в двухстах километрах южнее Полярного круга: поди поищи другое такое же богом забытое место. Отец же был родом из Лиссикейси в ирландском графстве Клэр, и от него она унаследовала не характерную для шведов мягкость, томный голос и горячее сердце.

Слишком надолго я задержался с нею рядом. В этом и состояла моя ошибка. Мне совсем не нравилась Швеция, Стокгольм я просто ненавидел, но от присутствия Ингрид в тамошней стуже становилось теплее. Было нечто совершенно дивное в наших поездках за город — у нее была дачка в двух часах езды от города: мы проводили выходные на деревянной кушетке перед очагом, где пылали сосновые поленья, — завернувшись в меха, каждый час-другой предаваясь блуду, потягивая ирландский виски прямо из бутылки. Разумеется, тогда я был моложе.

Эта идиллия продолжалась, пока я работал над заказом. Закончив, я планировал уехать паромом на Готланд, там сменить облик и борт, добраться до Истада, потом машиной до Треллеборга и ночным судном до Травемюнде. Там взять напрокат машину до Гамбурга, а оттуда улететь в Лондон и еще дальше.

Но Ингрид удерживала меня. Она знала, что я уеду. Я сам ей сказал. А она захотела провести со мной последний уик-энд на заснеженной даче. Я дал слабину и согласился. Мы поехали туда на ее «саабе» в пятницу вечером. В понедельник утром она все еще была не готова отпустить меня в мое будущее. Я согласился задержаться до среды.

Во вторник вечером мы пошли прогуляться — несколько километров по лесу до полностью промерзшего озера, — и во время прогулки я почувствовал, что в ветках дерева кто-то прячется. Хвойные деревья опасны. Они умеют, как никто другой, держать в своих лапах личный кусок тьмы, густой и непроницаемой. В тот вечер я понял, откуда в скандинавской культуре такой пантеон троллей, гоблинов и всяких вымышленных лиходеев.

Я обернулся. Ничего. Мир укрыт толстым снежным одеялом, которое поглощает все звуки. Ни малейшего ветерка.

— Ты чего оглядываешься? — спросила Ингрид с распевной интонацией своей родины.

— Да так, — ответил я, хотя мое замешательство было очевидно.

Она рассмеялась:

— Так близко к городу волков в лесу не бывает.

По моим понятиям, в двух часах езды — это не очень близко; но я не стал возражать.

Мы дошли до берега озера. На льду виднелись полузанесенные звериные следы. Ингрид заявила, что это заяц-беляк. Рядом тянулись следы человека. Охотник, решила она. Только вот следы зайца вели на лед, а следы человека — на берег.

Я резко развернулся. Никого, но одна из нижних веток качнулась, уронив свой груз снега. Я толкнул Ингрид в сугроб. Она всхрапнула, дернулась. Я упал рядом и услышал треск пули. Так могла хрустнуть под тяжестью снега ветка, но я знал, что это не она.

Я вытащил из куртки кольт и взвел курок. Да, то действительно был охотник, но не на мелкую дичь. Я приподнялся и сразу снова залег. Со стороны деревьев раздался треск. Я заметил место по облачку синего дыма, почти неразличимого в морозном воздухе. Налепил снега на свою меховую шапку, привстал, так, чтобы видеть над кромкой наста, и трижды выстрелил в темноту под деревом. Послышался прерывистый стон и скользящий звук падения, будто бы я попал в санки. С дерева снова посыпался снег.

Мы ждали. Ингрид успела перевести дыхание и вконец растеряться.

— У тебя пистолет, — пробормотала она. — Как это так — у тебя пистолет? Почему это у тебя оружие? Ты что, полицейский? Или…

Я не ответил. Она напряженно думала. Я тоже.