Как стать добрым - Ник Хорнби

— Мам, а они что, ходят в «другую» церковь? — спросил Том.

— Кто это «они»? — очнулась я.

— Семья Паулины. У них какая-то своя церковь?

— Ну, наверное… Впрочем, не имеет значения.

Потому что все происходящее никого не касалось, кроме меня. Это все было мое. Все лежало на мне. За все отвечала я. Ну, как обычно.

По дороге я пыталась довести до Молли мысль, что наша церковь — англиканская и, стало быть, мы должны идти именно туда. Аргументов у меня было немного, поэтому разговор быстро зашел в тупик. Какое-то время мы мотались на машине по окрестностям, высматривая соответствующее учреждение. Нам нужна была та самая, настоящая англиканская церковь — где идут надлежащие службы, совершаемые в надлежащее время. Экспериментальные церкви, вроде той, в которую ходит подружка Молли, нам были ни к чему. Вскоре нам повезло: Молли приметила нескольких пожилых прихожан, ковыляющих к собору Святого Стефана, всего за пару улиц от нашего дома, и мы немедленно припарковались у ворот. (Если вы из разряда людей, чей выбор проведения воскресного отдыха продиктован удобством парковки, настоятельно рекомендую англиканские воскресные службы. Туда можно подъехать за пять минут до начала (начало в десять) и преспокойно выбраться со стоянки за две минуты. Всякий, кто когда-нибудь торчал в часовой пробке на парковке в Уэмбли после концерта «Спайс гелс», поймет, о чем я говорю.) Вот и все, что мне было надо. Больше ничего не требовалось. Священник в англиканской церкви оказался женщиной среднего возраста, которая, похоже, несколько стеснялась своих одеяний. Немногочисленность паствы, а также очевидный недостаток заинтересованности присутствующих в появлении новых лиц также был нам на руку. Это позволило мне и Молли без особого смущения занять места позади, делая при этом вид, что нам тоже нет особого дела до происходящего. Среди здешних прихожан Молли была самой юной, следующей по возрасту шла я, на десять-пятнадцать лет отрываясь от самой младшей из оставшихся. Впрочем, возраст некоторых определить было трудно: время, откровенно говоря, не пощадило многих из присутствующих. Трудно сказать, какие причины привели их сюда.

Мы спели гимн «Да внидет пред лице Твое молитва моя»[50]— тот самый, известный всем, который мы издавна затвердили на школьных собраниях и свадьбах. Мы с Молли тут же подключились при первых его звуках, бодро и уверенно, со знанием дела, демонстрируя свои способности. Хотя, может быть, это казалось лишь нам самим. Затем последовало чтение, и тут у меня возникли комментарии по поводу происходящего. Во-первых, здесь не было хора. Оказывается, он объединялся с хором соседней церкви и пел поочередно в двух разных храмах — на этой неделе была не наша очередь. Меня опять стало сносить в сторону, к бесполезным размышлениям. До этого я еще никогда не присутствовала на обычных службах. Мне доводилось бывать на свадьбах, похоронах, крестинах, рождественских богослужениях и даже на праздниках урожая, но в обычной воскресной службе я еще не участвовала.

Во всем здесь чувствовалась какая-то обреченная отдаленность от Бога, какая-то пустота царила вокруг. Не знаю, как в храме Паулины, но здесь Бог, по-видимому, отсутствовал. Может, когда-то и был тут дом Господень, подмывало меня сказать присутствующей здесь горстке людей, но сейчас Он явно отлучился, закрыл лавку и ушел туда, где в нем нуждались больше. Я начала тоскливо озираться, спрашивая себя, кто эти люди и зачем они пришли сюда? Ведь церковь — не место, куда ходят, что называется, на других посмотреть и себя показать, хотя на спинках лавок предусмотрены театральные бинокли. Здесь придется пройти добрых два десятка метров, чтобы пожать кому-то руку. Нет, здесь собирается только старая гвардия, наши WASP,[51]— самые затурканные, одинокие и осиротелые. И если есть еще место в Царствии Небесном, то они-то уж точно его заслужили. Оставалось только надеяться, что там теплее, что там больше радости и молодости, здесь же происходило нечто вроде ярмарки среди соседей: обмен старыми ненужными вещами, за которые следует расплачиваться друг с другом нарисованными деньгами, на которые не купишь ничего, кроме такого же барахла и угощений, как и те, что сам принес на распродажу. К тому же и хор молчал — ангелы пели сегодня в другом месте. Англиканские Небеса, по всей вероятности, представляли собой такой же храм, на четверть заполненный несчастными пожилыми леди, продающими черствые кексы и запиленные пластинки Мантовани, Джеймса Ласта и Поля Мориа. Но только не раз в неделю, а ежедневно — и вечно.

А что же приятная леди, читавшая нам нотации? Она-то, поди, была не особо воодушевлена своим ковыляющим, изможденным стадом? Проповедь, однако, явно была ее сильным местом — зажигательная, бодрящая, местами даже веселая. Она умело набрала полную грудь воздуха, зафиксировала взгляд, а затем выпалила слова, в которых, остолбенев на некоторое время, мы узнали строчку из песни. Это была любимая песенка Молли, которая задержалась в чартах последних недель,[52]— она купила диск в прошлую субботу, на свои карманные деньги, в магазине на Холлоуэй-роуд, возможно, в том самом, где работал мой новый сосед Дик, и потом до вечера танцевала под нее. Остальная часть паствы, варикозные женщины и одышливые мужчины, составляющие костяк стада приятной дамы в сутане, то… Держу пари, что никто из них не покупал лазерных дисков ни в одном из форматов, так что им-то, наверное, было неведомо, зачем приятная дама выкрикивает странные слова, — поэтому те, кто физически был способен опустить голову, смотрели в пол.

Приятная дама замолчала и улыбнулась:

— Не этого ли хотел от нас Иисус: «Покажи свой грех». Как вам кажется? — спросила она. — Мне кажется, именно этого и хотел. — Внезапно театральным жестом она указала на нас, словно бы в другой руке у нее был микрофон. — Задумайтесь об этом. — Ее приглашение было встречено без энтузиазма. Интересно, сколько мы еще будем сидеть, потупив взоры, зная, что в песенке был совершенно иной смысл? У меня сложилось твердое впечатление, что она принимает нас не за ту аудиторию, — ей, видно, казалось, что она вступила в параллельную вселенную, полную молодых, оптимистично настроенных сверхсовременных христиан, которые не пропустят ни единого ее слова, с восторженным улюлюканьем встречая каждый призыв, обращенный к их ультрасовременной культуре. Мне захотелось немедленно взбежать на кафедру и растормошить ее, чтобы привести в чувство.

— Вспомните их, — взывала она. — Марию Магдалину. Иуду Искариота. Закхея-мытаря. Женщину у колодца. Раз, два, три, четыре! Покажи свой грех!

Внезапно она переметнулась на другое — словно резко переключила коробку передач, со скрежетом, от которого бы скривился даже самый безнадежный ученик автошколы. Итак, теперь ее интересовало, хочет ли Бог, чтобы мы старались выглядеть хорошими, или напротив — хочет, чтобы мы без стеснения открыли в себе «плохие качества»? Она подозревала, что Ему угодно, чтобы мы не прятались и были откровенными с ним, как с самими собой. Ибо, как она сказала, мы должны быть самими собою. Потому что если мы станем всю жизнь скрываться под личиной ложного благочестия, то он не сможет узнать нас, а ведь именно этого он от нас добивается.