Штурмуя небеса. ЛСД и американская мечта - Джей Стивенс

Альперт поступил в Стенфорд, чтобы получить докторскую степень. Он проводил долгие часы в библиотеке, изучая труды Фрейда и работы в области мотивации человеческого поведения — это была одна из тем, по которым он специализировался. Он исследовал проблему волнения при сдаче экзаменов в высшие учебные заведения и разработал тесты, по которым можно было сразу определить, как поведет себя учащийся: будет ли с лету сдавать экзамены и зачеты, или каждый экзамен будет приводить его в дрожь, так что он, трясясь от страха, будет забывать собственное имя. Как вы можете догадаться, сам Альперт, безусловно, относился к последнему типу. Несмотря на блестящие успехи в учебе, он всегда трясся и боялся. Особенно, когда начал свою работу в стенфордском медицинском центре (где его самый первый пациент, некто Вик Лауэлл уговорил его попробовать марихуану). Тем не менее ему нравился имидж врача-психотерапевта, и он начал постепенно привыкать к стенфордскому обществу, посещая вечеринки, где он жался в уголке, слушая неизбежный джаз.

Еще когда Ричард учился в Стенфорде, Джордж Альперт стал президентом крупной железнодорожной компании. Когда у него начались финансовые затруднения, он обратился за помощью к младшему сыну. Ричард начал часто летать в Нью-Йорк, присутствуя там на заседаниях правления корпорации. Он впервые в жизни почувствовал вкус настоящей власти: «В Пало-Альто я бегал покупать кофе на завтрак студентам, в Нью-Йорке я был советником отца при заключении многомиллионных сделок». И конечно он испытывал большой соблазн бросить психологию и заняться бизнесом. Но он изменил свое намерение, когда Макклелланд пригласил его перейти на новое место работы — Дэвиду Макклелланду предлагали стать директором Гарвардского научно-исследовательского центра по психологии личности. Научно-исследовательский центр по психологии личности. Это было осуществление заветной мечты — по крайней мере, для его матери.

Гарвард, после тесных комнатушек Стенфорда, показался ему сущим раем. Альперт занял угловой кабинет с видом на Дивини-ти-авеню, к его услугам всегда были два секретаря. К своему собственному изумлению, он стал очень популярным лектором, и через весьма небольшое время студенты уже записывались в очередь, чтобы работать под его руководством, несмотря на занудно звучавшую тему его исследований Он прекрасно справлялся с обязанностями, у него были отличные отношения с коллегами, и в особенности с Макклелландом, и не прошло и трех лет, как он уже занимал официальные должности на четырех факультетах в Гарварде. К тому моменту он еще даже не достиг тридцатилетия.

Большинство коллег-преподавателей считали, что столь быстрый взлет по служебной лестнице объясняется не особыми дарованиями Альперта как ученого, а скорее, его невероятными способностями ловко обращаться с чиновниками от науки и играть в их игры; он представлял собой тип ученого-политика, такие типажи обычно достигают академических вершин и получают в конце должность завкафедрой, декана или даже ректора. И он сам тоже осознавал это. «Я не гениальный ученый, но я успешно преодолел все академические препоны, — писал он позже. — Я получил докторскую степень, писал книги. Добился спонсирования своих исследований… Я был тем самым образцом успешного профессора, каким его представляют в Америке». Он ездил в Кембридж на «мерседес-седане», или иногда, когда ему взбредало в голову, забирался в глушь на мотоцикле «Триумф», или летал вдоль восточного побережья на своей «Сессне». Квартиру его украшали антикварные вещицы, время от времени он устраивал там «премиленькие вечеринки».

Но под внешней стороной жизни скрывался внутренний надлом.

Рисунок из тибетской книги мертвых «Бардо Тодоль»

Каждый раз, когда он читал лекции, у него начиналась диарея. Он сильно пил, а его сексуальная жизнь, когда ему случалось заниматься сексом, вызывала у него чувство стыда. Редкие попытки завязать гетеросексуальные связи лишь подтверждали то, о чем шептались мальчики у него в классе, называя его странным: Альперт предпочитал мужчин. Хотя ему удавалось скрывать растущее отчаяние за внешней жизнерадостностью, однако жизнь для него была полна внутренней неудовлетворенности. Добиваясь признания и успеха, он чувствовал, как вместо радости его переполняет гнев. «Я вам нравлюсь, да, но то, что вам нравится — это не я», — вот какие примерно рассуждения скрывались за выплескивающимися наружу эмоциями. Ко всему прочему в нем росло все большее разочарование в предмете, которым он занимался. «Все, чему мы учим, — это маленькие кусочки знаний, но эти знания не складываются в итоге ни в какую мудрость. Я просто становлюсь… более знающим, и все. И я очень хорошо выгляжу, когда речь идет об этих знаниях. Я могу задать на защите докторской весьма хитроумные вопросы и казаться чудовищно умным, но все это — пустое».

Еще одной проблемой был психоанализ. Альперт ходил к психоаналитику начиная со времен Виллистона. За время его жизни в Стенфорде на психоанализ у него ушло в общей сложности двадцать шесть тысяч долларов, и когда его врач узнал, что Альперт направляется в Гарвард, он посоветовал ему как можно скорее найти подходящую замену. «Вы слишком слабы, чтобы обойтись без психоанализа», — сообщил он ему.

Но если за двенадцать лет психоанализ ему не помог, то стоит ли вообще надеяться, что он ему поможет?

Примерно в таком унылом настроении Альперт вернулся осенью 1959 года в Гарвард. Зайдя на Дивинити-авеню, 5, он обнаружил, что старая подсобка переоборудована в кабинет. Помещение было до смешного маленьким — в нем едва умещался письменный стол и книжные полки. Там его встретил широко улыбающийся парень, разглядывающий карту Европы. «Я только вернулся из Европы, — сообщил ему Тим Лири, — без конца там мучился — не мог получить наличные по чекам».

«Он был способен строить умопомрачительно рискованные гипотезы», — так объяснял Альперт неотразимое обаяние Тима. Глядя на него, Альперт чувствовал, в нем вновь воскресает вера в психологию. На Лири же Альперт произвел впечатление «честолюбивого ученого-политика, большого щенка, виляющего хвостом, заинтересованного в карьере, и остроумного человека». Однако Лири также интуитивно почувствовал в Альперте такого же аутсайдера, каким был и сам. Гомосексуализм вкупе с еврейством делали его чужаком в обычном обществе. Они часто вместе выпивали и обучали друг друга экзистенциальной психологии, так что когда пришло время летних отпусков, то Лири предложил отправиться вместе на «Сессне» Альперта в Мексику. Однако у Альперта была договоренность относительно лекций в Стенфорде в начале лета, так что от этих планов пришлось отказаться. Они договорились встретиться в Куэрнаваке и там уже полетать на «Сессне».

Но полеты на самолете были отложены. Альперт прибыл на несколько дней позже, после эксперимента Лири. Вкусивший грибов и склонный к рискованным гипотезам приятель Альперта к тому времени уже не мог говорить ни о чем другом, кроме как о том, что надо срочно лететь назад в Гарвард и приниматься за работу. Поскольку Альперт должен был читать в Стенфорде еще и осенний курс лекций, ему оставалось лишь слушать восторженные излияния Тима. Все это сильно напомнило ему времена начала работы в Стенфорде и историю с марихуаной.