Триада: Кружение. Врачебница. Детский сад - Евгений Чепкасов

На церковном дворе задумчивый Гена чуть не столкнулся лоб в лоб с задумчивым священником – едва разминулись.

– Извините, – пробормотал юноша и вдруг воскликнул, складывая ладошки крестиком: – Отец Димитрий! Благословите, отец Димитрий!

Приняв благословение и восклонившись, он улыбчиво посмотрел в лицо батюшки и спросил:

– Вы меня не узнаете?

– Простите великодушно… – замялся тот и вдруг лучезарно улыбнулся. – Гена, кажется? Ведь это вас я причащал зимой в больнице?

– Да. Простите, что так и не побывал у вас в церкви, – привык в собор ходить. Вы ведь в Крестовоздвиженской служите?

– Служил. Теперь сюда перевели.

– Замечательно! Значит, вас можно поздравить с повышением?

– Да как сказать… – молвил отец Димитрий, заметно погрустнев. – Архиерей перевел к себе поближе, да от греха подальше… Впрочем, юноша, вам в наши поповские проблемы вникать не обязательно, – спохватился он.

– А Павел, – спросил Гена, – тот, что со мной в одной палате лежал, – вы его видели после больницы?

– Видел, и не раз, – ответил священник и вновь улыбнулся. – Сегодня он был здесь, я исповедовал его перед поздней обедней.

– Ничего себе! – воскликнул юноша. – Сплошные неожиданности: то знакомый мой пришел непонятно зачем в храм, ни разу не перекрестился, то глухонемые появились, вполне воцерковленные, теперь еще вы с Павлом – и всё в один день…

– Да уж, густо! – согласился батюшка. – А глухонемые – это мои прихожане, из Крестовоздвиженской. Я их и венчал. Замечательные ребята! Простите, Гена, мне сейчас младенца крестить…

– Конечно-конечно, до свидания!

– С Богом! – произнес отец Димитрий и пошел своей дорогой.

– Ну как, удовлетворил любопытство? – иронично поинтересовался Виктор Семенович, подойдя к пасынку.

– Удовлетворил, – мрачновато ответил Миша. – Пойдемте, а то я вас уже заждался.

Когда семейство Солевых вышло из собора, отчим продолжил расспросы:

– Ну а зачем ты всё-таки пошел, если не секрет?

– Витя… – укоризненно протянула Софья Петровна.

– Не секрет. Пишу рассказ о православном вьюноше – вот и решил подсобрать материала.

Насладившись жесткостью ответа и одновременно отметив, что в таком наслаждении есть нечто извращенное, Миша улыбнулся.

– А я-то думала… – грустно пробормотала мать и умолкла.

– Не переживай, Соня, – сказал отчим и, глянув на Мишу, который неотрывно смотрел куда-то в сторону (кажется, на тонкого русоволосого юношу, беседующего с молодым священником), – глянув на Мишу, отчим спросил: – И что, думаешь, получится?

– Что? – встрепенулся тот.

– Ну, получится у тебя написать рассказ о православном вьюноше?

– Получится, если постараться, – рассеянно ответил Миша.

– Но ведь ты не сможешь правдиво изобразить его внутренний мир! Как бы ты ни ухищрялся, всё равно проколешься на какой-нибудь ерунде. Разумеется, и православные вьюноши бывают разные, но кое-что общее у них есть, а ты этого общего не знаешь. Не знаешь, к примеру, что мы чувствуем на службе; хотя ты и был сегодня с нами, но в качестве зрителя, а не участника. Зритель и участник чувствуют по-разному…

– Да знаю я! – раздраженно воскликнул парень. – Сам сегодня об этом думал.

– И что же следует сделать, чтобы избежать ошибок?

– Чтобы избежать ошибок, следует перейти в категорию участников, то есть стать православным. Полный ответ, пять баллов, возьми с полки пирожок…

– А ерничать к чему? Ответ, что ли, не нравится?

– Не нравится! А если мне через год захочется о буддисте написать – что ж мне, буддистом становиться?

– Придется писать о буддисте с позиции православного вьюноши, – улыбнулся Виктор Семенович. – По-другому у тебя и не получится, если станешь православным.

– Но ведь любой буддист скажет, что это вранье.

– Скажет, и со своей точки зрения будет прав. Поэтому позицию нужно заявлять сразу, а еще лучше – не писать о буддистах, раз уж так дорожишь их мнением.

– Логика у тебя, дядя Витя, железная. Я и сам додумался до того же. Поэтому решил не становиться никем, чтобы сохранить свободу в выборе темы. Не хочу надоедать читателю.

– Ну, Михайло Николаевич, тут ты не прав. Никем быть нельзя. Если ты не буддист и не православный, то всё равно какое-то миросозерцание у тебя имеется – то ли светское, то ли стихийно-мистическое, то ли еще какое (я к тебе внутрь не заглядывал). Поэтому, если ты попытаешься описать внутренний мир православного или буддиста, то соврешь, а если напишешь о себе или себе подобных, то будешь правдив. Нет у тебя такой душевной пластичности, чтобы полностью перевоплотиться, да и ни у кого нет. Например, Акунин. Писатель талантливейший, изумительный стилист: как он делает свои романы под девятнадцатый век – это же просто блеск! Но вот взялся писать о православных, а у самого миросозерцание светское, с легким восточным уклоном. И что же получилось? Архиепископ у него, Митрофаний, – такой вроде бы, что православнее и некуда, изумляется, что монашка верит в сатанинскую одержимость. И поучает ее, что нет, мол, никакого беса, а есть зло, бесформенное и вездесущее. Бесы – это, мол, суеверие. И ведь Акунин на полном серьезе считает, что если уж архиепископ умный, то в бесов верить не должен! Есть такая поговорка: Бог шельму метит. Вот и с тобой что-нибудь в этом же роде приключится, если не за свое возьмешься.

Виктор Семенович замолчал и вопросительно взглянул на пасынка. Тот задумчиво смотрел под ноги. Подошли к кладбищенским воротам. Трое Солевых перекрестились на маковки храма, а Миша не стал. Когда ворота остались за спиной, парень сказал:

– Но ведь тогда писатель обречен либо на однообразную правду, либо на разнообразное враньё! Однообразие быстро надоест читателю, а во вранье могут уличить. Что же делать?

– Лучше не врать и писать о том, что знаешь, – ответил отчим. – Даже если у писателя ярко проявляется его религиозная принадлежность, это не значит, что он будет интересен только единоверцам. Например, Достоевский за рубежом – самый популярный русский писатель, а много ли там православных? Да и мне, если хочешь знать, очень интересно читать Пелевина, хотя он явный буддист. Правда, когда он со своей позиции пытается охарактеризовать христианство, то получается глупо: ну, помнишь, его сопоставление христианского мироустройства с тюрьмой или зоной и образ Бога с мигалками… А разве наш Бог с мигалками? С мигалками, спрашиваю, наш Бог? – весело повторил он, взъерошив Жене волосы.

– Не с мигалками, а с Евангелием, – ответил мальчик.

– Вот и я о том, – подтвердил Виктор Семенович. – А вообще, Миша, поступай, как знаешь. Походи в церковь, с нами поговори, – может, и поймешь что-нибудь, тогда и рассказ получится.