Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

Вскоре после скоропалительной свадьбы Оппи и Китти сняли большой дом за северной окраиной кампуса по адресу Кенилуорт-корт № 10. Продав состарившийся двухместный «крайслер», Оппи представил невесте новый «кадиллак», который они назвали Бомбоприцел. Китти уговорила мужа одеваться сообразно его положению в обществе. Он впервые в жизни начал носить твидовые пиджаки и дорогие костюмы. Но со шляпой «поркпай» не расстался. «Я ощутил некоторую удушливость», — признался он позднее, говоря о семейной жизни. Китти прекрасно готовила, они часто принимали гостей, приглашая близких друзей — Серберов, Шевалье и других коллег из Беркли. Их домашний бар всегда был полон под завязку. Мэгги Нельсон запомнила, как однажды Китти призналась, что «они тратили на алкоголь больше, чем на еду».

Однажды вечером в начале 1941 года на ужин приехал Джон Эдсалл, друг Роберта по Гарварду и Кембриджу. Эдсалл стал профессором химии и не видел Роберта больше десяти лет. Перемены его поразили. Замкнутый в себе юнец, каким он знал Роберта в Кембридже и на Корсике, превратился в доминантную личность. «Я почувствовал, что он очевидно стал намного более сильным человеком, — вспоминал Эдсалл, — что преодолел душевные кризисы, которые переживал в прежние годы, и почерпнул из них большой запас внутренней твердости. Я почувствовал дух уверенности в себе, авторитетность, но в некоторых аспектах — остатки напряженности и нехватку душевной легкости… он способен интуитивно увидеть вещи, которые большинство людей если вообще способны постигнуть, то лишь постепенно и на ощупь. Причем не только в физике, но и в других областях».

В это время Роберт готовился стать отцом. Ребенок родился 12 мая 1941 года в Пасадене, где Оппенгеймер по обыкновению проводил весенний семестр в Калтехе. Мальчика назвали Питер, однако Роберт немедленно дал ему озорное прозвище — Пронто. Китти в шутку говорила друзьям, что мальчик весом в три с половиной килограммов родился недоношенным. Роды выдались тяжелыми, сам Оппенгеймер той же весной заболел инфекционным мононуклеозом. Однако к июню оба достаточно пришли в себя, чтобы пригласить чету Шевалье в гости. Последние приехали в середине июня и провели со старыми друзьями целую неделю. Хокон незадолго до этого подружился с сюрреалистом Сальвадором Дали и целыми днями сидел в саду Оппи за переводом книги Дали «Моя тайная жизнь».

Через несколько недель Оппи и Китти попросили Шевалье об огромном одолжении. Роберт объяснил, что Китти срочно нуждается в отдыхе. Не согласятся ли Шевалье принять к себе двухмесячного Питера с няней-немкой, позволив ему и Китти улизнуть на месяц в «Перро Калиенте»? Хокон увидел в этой просьбе подтверждение своей догадки о том, что Оппи считал его самым близким и доверенным другом. «Глубоко польщенные» супруги Шевалье немедленно согласились и присматривали за Питером не один, а целых два месяца, пока Китти и Оппенгеймер не вернулись к осеннему семестру. Однако это необычное событие, возможно, возымело для матери и ребенка далеко идущие последствия: Китти так и не приросла душой к Питеру. Даже годом позже друзья замечали, что в детскую их водил и с очевидной гордостью показывал ребенка один Роберт. «Китти не проявляла особого интереса», — писал один из них.

Роберт почувствовал прилив сил сразу же после прибытия в «Перро Калиенте». В первую же неделю ему и Китти хватило энергии покрыть крышу новой дранкой. Они совершали длительные конные прогулки в горы. Однажды Китти пустила лошадь легким галопом, лихо стоя в стременах. Роберт был рад встретить в конце июля старого друга, физика из Корнелла Ханса Бете, с которым познакомился в Геттингене, и убедил его приехать на ранчо. К сожалению, вскоре Роберт попал под копыта лошади, когда пытался загнать ее в стойло для Бете. Пришлось ехать на рентген в больницу Санта-Фе. Что ни говори, поездка оказалась памятной во многих отношениях.

После возвращения Оппенгеймеры забрали маленького Питера и вселились в недавно купленный дом под номером один, расположенный на холмах района Игл-Хилл в окрестностях Беркли. В начале лета Роберт бегло осмотрел дом и, не торгуясь, согласился уплатить полную цену — 22 500 долларов плюс еще 5300 за два соседних участка. Одноэтажная вилла в испанском стиле с белеными стенами и красной черепичной крышей стояла на взгорке, с трех сторон окруженном заросшим лесом глубоким ущельем. Из окон открывался потрясающий вид на заходящее над мостом Золотые Ворота солнце. Большая гостиная имела полы из красного дерева, балочные потолки в три с половиной метра и выходящие на три стороны окна. На массивном камине из камня был высечен образ яростного льва. Вдоль всех стен гостиной тянулись высокие, до самого потолка, книжные полки. Застекленные двери вели в прелестный сад в обрамлении виргинских дубов. В доме имелись хорошо оборудованная кухня и отдельное жилье для гостей над гаражом. Он был продан с кое-какой мебелью, закончить оформление интерьера Китти помогла Барбара Шевалье. Все считали дом очаровательной, хорошо спланированной постройкой. Оппенгеймер прожил в нем почти десять лет. 

Глава двенадцатая. «Мы перетягивали “Новый курс” на сторону левых»

Мне поднадоела тема Испании, в мире происходило много других, более насущных кризисов.

Роберт Оппенгеймер

В воскресенье 29 января 1939 года Луис У. Альварес, подающий надежды молодой физик, близко сотрудничавший с Эрнестом Лоуренсом, сидел в парикмахерcкой и читал «Сан-Франциско кроникл». Ему на глаза вдруг попалось сообщение телеграфного агентства о том, что два немецких химика, Отто Ган и Фриц Штрассман, успешно продемонстрировали возможность расщепления ядра урана на две части и более. Деление ядра было достигнуто за счет бомбардировки урана, одного из наиболее тяжелых элементов, нейтронами. Пораженный открытием, Альварес «не дал парикмахеру закончить стрижку и бегом побежал в радиационную лабораторию, чтобы передать новость». Услышав ее, Оппенгеймер односложно ответил: «Этого не может быть». Он тут же подошел к доске и принялся математическим путем доказывать, что деление не могло иметь место. Не иначе кто-то допустил ошибку.

На другой день Альварес успешно повторил опыт в своей лаборатории. «Я пригласил Роберта, чтобы показать ему на осциллографе очень маленькие естественные импульсы альфа-частиц и высокие — в двадцать пять раз выше — заостренные импульсы деления ядра. Ему хватило пятнадцати минут не только на то, чтобы признать истинность результата, но и сообразить, что по ходу оторвутся дополнительные нейтроны, которые расщепят новые атомы урана, генерируя энергию или позволяя сделать бомбу. Просто удивительно, как быстро работал его ум…»

В письме коллеге по Калтеху Вилли Фаулеру Оппи через несколько дней писал: «История У просто невероятна. Мы сначала