Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

«Шелл», химик Дэвид Аделсон обратился к Оппенгеймеру с просьбой поддержать авторитетом кампанию FAECT. Аделсон был членом ячейки квалифицированных работников Коммунистической партии округа Аламида (Калифорния) и надеялся, что Оппенгеймер не откажет. Он не ошибся. Однажды вечером Оппенгеймер выступил с речью в поддержку профсоюза в доме одного из бывших аспирантов Эрве Вожа, который в то время уже работал в «Шелл». Собравшиеся — около пятнадцати человек — уважительно внимали рассуждениям Оппенгеймера о вероятности вступления Америки в войну. «Когда он брал слово, — вспоминал Вож, — все остальные слушали».

Осенью 1941 года Оппенгеймер согласился провести организационную встречу в своем доме в Игл-Хилл и среди прочих пригласил Мартина Кеймена. «Я был не в восторге, — вспоминал Кеймен, — но сказал: “Да, приду”». Кеймена тревожила идея вербовки сотрудников лаборатории радиации, которые теперь в основном работали в интересах военных и подписали обязательства о неразглашении тайны, в одиозный профсоюз вроде FAECT. Тем не менее он явился на встречу и выслушал призывы Оппенгеймера. На ней присутствовали пятнадцать человек, в том числе друг Оппенгеймера, психолог Эрнест Хилгард, коллега по Беркли Джоэл Хилдебранд с кафедры химии и молодой английский инженер-химик Джордж Элтентон, работавший в «Шелл девелопмент компани». «Мы сидели кружком в гостиной Оппенгеймера, — вспоминал Кеймен. — Все говорили: “Да, это хорошо, это чудесно”». Когда слово дали Кеймену, он спросил: «Минутку, а кто-нибудь сказал об этом [Эрнесту] Лоуренсу? Мы, работники лаборатории радиации, не имеем права независимо принимать такие решения. Мы должны получить разрешение Лоуренса».

Оппенгеймер не предвидел такого поворота событий и, как показалось Кеймену, был шокирован возражением. Двухчасовая встреча закончилась без всеобщего одобрения, на которое рассчитывал Оппенгеймер. Через несколько дней он встретил Кеймена и сказал: «Фу ты! Не знаю, может, я ошибся». Затем объяснил: «Я пошел к Лоуренсу. Он слетел с катушек». Лоуренс, чьи взгляды становились с годами все консервативнее, был взбешен тем, что профсоюз с помощью коммунистов пытается привлечь на свою сторону людей из лаборатории. Когда он потребовал назвать имена организаторов, Оппенгеймер настоял на своем: «Я не могу их назвать. Они должны сами прийти и сказать». Лоуренс был разгневан не только потому, что был ярым противником вступления физиков и химиков в профсоюз, но и потому, что этот инцидент показал: его старый друг все еще тратит драгоценное время на левацкую политику. Лоуренс не раз отчитывал Оппенгеймера за «левое брожение», Оппенгеймер же со своим обычным красноречием отстаивал мысль о том, что ученые обязаны помогать слабым и обездоленным.

Неудивительно, что Лоуренс вышел из себя. Той осенью он безуспешно пытался привлечь Оппенгеймера к проекту создания бомбы. «Если бы он только перестал заниматься глупостями, — жаловался Лоуренс Кеймену, — мы бы привлекли его к проекту, да только военные ни за что не согласятся».

Оппенгеймер отошел от профсоюзной деятельности осенью 1941 года, однако замысел создания профсоюза ученых в лаборатории радиации не умер. Чуть больше года спустя, в начале 1943 года, Росси Ломаниц, Ирвинг Дэвид Фокс, Дэвид Бом, Бернард Питерс и Макс Фридман — все они были учениками Оппенгеймера — действительно вступили в профсоюз (группу FAECT № 25). Примечательно, что обычные в таком случае движущие мотивы отсутствовали. Ломаниц, например, зарабатывал в лаборатории радиации 150 долларов в месяц — в два раза больше прежней зарплаты. На условия труда никто не жаловался. Любой сотрудник лаборатории был готов работать столько часов, сколько позволят. «Нам хотелось сделать театральный жест, — вспоминал Ломаниц. — Задор молодости… <…> Смехотворный предлог для создания профсоюза».

Ломаниц и Вайнберг убедили Фридмана взять на себя роль организатора. «Это был не более, чем титул. Я ничего не делал», — вспоминал он. Однако принципиальную идею создания профсоюза Фридман одобрял. «Отчасти нас тревожило, в каких целях могли использовать атомную бомбу. Это во-первых. Во-вторых, мы считали, что ученые [занятые в проекте бомбы] должны иметь право голоса в отношении того, к чему могут привести их усилия».

Профсоюз быстро привлек внимание офицеров разведки сухопутных войск, следивших за лабораторией радиации, и в августе 1943 года в военное министерство поступило предупреждение о том, что несколько сотрудников лаборатории являются «активными коммунистами». В донесении упоминался и Джо Вайнберг. В приложенной разведсводке говорилось, что группа FAECT № 25 — это «организация, которой управляют члены и сторонники Коммунистической партии». Военный министр Генри Л. Стимсон добавил от себя записку президенту: «Если это немедленно не прекратить, боюсь, ситуация станет угрожающей». Вскоре администрация Рузвельта официально попросила CIO прекратить профсоюзную деятельность в лаборатории Беркли.

Однако к 1943 году Оппенгеймер давным-давно повернулся к профсоюзной организации спиной. Он сделал это не потому, что изменил свои политические взгляды, а просто понял: если не послушать совета Лоуренса, ему не позволят работать над проектом оружия, способного, по его мнению, нанести поражение гитлеровской Германии. Во время стычки по поводу профсоюзной деятельности Оппенгеймера осенью 1941 года Лоуренс обмолвился, что ректор Гарвардского университета Джеймс Б. Конант отчитал его за обсуждение деления атома урана с Оппенгеймером, не имевшим официального допуска к проекту бомбы.

По сути, Оппенгеймер сотрудничал с Лоуренсом с начала 1941 года, когда тот разработал с помощью циклотрона электромагнитный процесс отделения изотопа урана-235 (U-235), который мог пригодиться для создания ядерного взрывного устройства. Оппенгеймер и многие другие ученые были в курсе того, что в октябре 1939 года президент Рузвельт распорядился основать Урановый комитет, координирующий исследование деления атомов урана. Однако к июню 1941 года многие ученые начали беспокоиться, что германское научное сообщество могло продвинуться в области исследования деления урана куда дальше американцев. Осенью того же года Лоуренс, встревоженный отсутствием прогресса в создании прототипа атомной бомбы, написал Комптону и настоял, чтобы Оппенгеймера пригласили на секретное совещание, намеченное на 21 октября 1941 года в лаборатории «Дженерал электрик» в Скенектади, штат Нью-Йорк. «У Оппенгеймера есть важные новые мысли», — писал Лоуренс. Зная, что имя Оппенгеймера ассоциируется с радикальной политикой, Лоуренс написал Комптону отдельную записку со словами: «Я очень доверяю Оппенгеймеру».

Оппи приехал на встречу в Скенектади 21 октября, и его расчеты количества урана-235, необходимого для создания эффективного оружия, составили важную часть заключительно отчета о заседании, отправленного в Вашингтон. Для запуска цепной реакции, считал он, должно хватить ста килограммов. Заседание, на котором присутствовали Конант, Комптон, Лоуренс и небольшая группа других лиц, произвело на Оппенгеймера глубокое впечатление. Павший духом после новостей о наступлении фашистов на Москву, Оппенгеймер горел желанием помочь подготовить Америку к грядущей войне. Он завидовал тем коллегам, которые занимались радиолокацией, и «только после первого знакомства