Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам - Николай Морохин

Я попросил его рассказать о марийском языке, который ближе всего к мерянскому. И не стал объяснять, для чего мне это хотелось.

– Он очень красивый. Он мягкий и мелодичный. Он сложен, потому что это язык древнего народа, древней культуры. Когда я учил его, я понимал, что это путь не только в мир удивительной марийской культуры, цивилизации, но и вообще в финно-угорские языки, с которыми он типологически соотносим, близок. И эти языки ведут нас дальше на восток, как бы мы ни хотели очертить, обозначить эту нашу вписанность в Европейский Север. Они агглютинативны, как и тюркские языки, а это очень важный принцип языкового сознания. Это такая своеобразная метафизическая матрица языка. (Агглютинация – совершенно иной, чем в русском языке, способ выразить в слове отношения числа, лица, падежа: к корню прикрепляется не одно универсальное окончание, которое всё это выражает, а по отдельности окончания, указывающие на принадлежность, падеж, число). Когда я читаю марийский текст, я понимаю, что это не просто текст. Он несёт некую сакральную информацию. Я не говорю, что, допустим, читаю текст молитвы или народной песни. Это язык в котором всё-таки таится культура глубинного внутреннего самоощущения и мировоззрения. Он обращён вовнутрь человека. Если говорить не научными, отвлечёнными понятиями, это язык серьёзности, погруженности в себя. Он прошёл длинный путь становления, потому в нём много каких-то тайн, ключей совершенно к другим мирам, дверям к другим культурам.

* * *

Что таил мерянский?

Какие ключи мы потеряли вместе с ним?

Чтобы тосковалось о потерянном – и не понять даже, о чём именно.

Чтобы ум мучительно дорисовывал слова, последний раз сорвавшиеся с губ полтысячелетия назад, прекрасные, добрые лица, безвозвратно взятые землёй? А, может, другое – забытые звуки откроют нам что-то вечное в нас и в мире, как детали фрески.

* * *

Книга Ткаченко кончается страницей, на которой всего три фразы – и это всё, что реально осталось в старых бумагах от далёкого мира, это – как осколки зеркала, которые каким-то чудом сохранили то, что отразили в последний момент.

«Иль уль урма». «Си ёнь юк». «Ёлусь па ёлусь!»

«Жила-была белка». «Это река». «Пусть будет – и будет».

Итак, мурома, меря…

Мы не можем даже назвать имён их правителей – хотя бы нескольких. Не можем назвать их богов. Мы не осмелимся сказать, что каким-то образом представляем себе последние события их истории, опираясь на русские летописи: всё – на уровне упоминаний, догадок, предположений, которые опираются на ту или иную логику. Мы не понимаем, какими были реальные отношения между славянскими поселенцами, их властью, с одной стороны, и местными жителями, с другой стороны, на первых порах говоривших, вероятно, исключительно на своём языке.

Можно сказать только то, что земли муромы и мери были когда-то поначалу северо-восточными рубежами той территории, где начиналась история русских. Но и это будет неточно, потому что свои рубежи Северо-Западная Русь вольно или невольно быстро превращала в ту территорию, где безраздельно влияла на все стороны жизни. В истории не осталось сюжетов о кровопролитных битвах между населением этих земель, разве что – о том как брат на брата ходили войнами русские князья. Не осталось и рассказов о туземцах, спешащих с дарами к тем, кто пришёл ими править. Рубежи были освоены: мурома и меря превратились в русских – с небольшим акцентом: другого следа нет. Как – летописцам это не показалось интересным и заслуживающим внимания. Или оттого, что это представляло собой окружавшую их скучную повседневность, или – поскольку были вещи, о которых рассказывать не особенно приятно и политкорректно.

Это так и останется для нас тайной.

А Русь вышла на следующий рубеж. Им стало Лесное Заволжье с его марийцами, которые несмотря на долгую, тысячелетнюю историю отношений с западными соседями, сохранили свою веру, свой язык, своё понимание вещей.

Может быть, попробовать заглянуть в эти события?

Если мы поймём, с чего тысячелетие назад начинались отношения соседей на рубеже Лесного Заволжья, мы сможем многое для себя открыть в том, как формировалась Россия и русские, как они осознавали себя рядом с другими народами, ставшими в итоге их ближайшими союзниками.

* * *

Река Ветлуга – ось Лесного Заволжья, главный путь уводящий в тайгу на целых девятьсот километров от своего устья – около Козьмодемьянска.

Это за XX век она странным образом стала неудобной, ведущей куда-то не туда и пересекающий две широтные железные дороги и параллельные им автомагистрали. И города на ней большие не выросли – течёт она по самым окраинам четырёх регионов: Кировской, Костромской, Нижегородской областей, Марий Эл. Причём по окраинам, порой очень отдалённым. Если взять расположенные в её верховьях райцентр Вохму и Боговарово – так это четыре с половиной сотни километров от Костромы – центра их региона. Но было время – только Ветлуга вела в эти места. И здесь была своя жизнь. Уже совсем не та, которая запечатлелась в слоях потерявших свои собственные названия городищ. Жизнь, оставившая какой-то след в памяти людей спустя несколько поколений.

* * *

Село Круглыжи – это полтысячи километров от Нижнего Новгорода, уже Кировская область. В Круглыжах кончается асфальт – узкий и ненадёжный, ведущий вглубь тайги от небольшого посёлка Свеча.

О том, где именно начинается Ветлуга, идёт давний спор. Одни видят её исток в ручье, вытекающем из болота недалеко от деревни Робяши в часе ходьбы от станции Шабалино. Другие говорят: нет, этот ручей – речка Быстра, а кто хочет видеть начало Ветлуги, должен ехать в Круглыжи. Там Быстра сливается с Матюгом. Там, сказали нам, установлен камень с памятной доской. И вот оттуда уже нужно считать Ветлугу.

Асфальт, по которому мы ехали, закончился не просто в Круглыжах, а как раз возле этого камня. Он – на мысу над местом слияния речек. Правда, табличку на нём мы не увидели – только место, где она была прикреплена.

Пока мы обсуждали, почему табличка не дожила до нашего приезда, из соседнего дома появился человек со свёртком. Он направился прямиком к нам.

– Здравствуйте!.. Вижу, приезжие. Камнем интересуетесь?… Я лесник. Я тут живу. И табличка у меня, – человек начал разворачивать её, а затем приложил к камню. – Ну, вы фотографируйте, если надо… Я эту табличку дома держу – не пропала бы. А если надо, вот – выношу.

Надпись была проста: «Здесь начинается Ветлуга».

– Всё, сняли?… Убирать или ещё на неё посмотрите?…

– А что здесь рассказывают? Кто тут раньше жил? – стал неопределённо спрашивать я. Честно говоря, задавать вопросы в отдалённых местах, где бывать не случалось, иной раз непросто. Спрашивать надо о чём-то очень конкретном. Иначе совсем ничего путно не узнаешь.