Побег из Вечности - Саша Южный

– У тебя на данный момент есть кто-нибудь еще, кроме меня? – перебил его я.

Холст молчал.

– В том-то и дело. У меня тоже никого. Зачем разбегаться? Ты даже не сможешь сам грамотно вложить свой миллион.

– Полмиллиона, – неожиданно поправил меня Холст. – Полмиллиона тебе, полмиллиона мне. Это будет справедливо.

– Нет! – возразил я. – Какая к черту справедливость! У меня есть образование, профессия. К тому же, едва оказавшись в России, я сразу перестану быть преступником. А у тебя ничего. Кроме того, ты по-прежнему остаешься преступником.

– Что ты собираешься делать в России? – спросил Холст.

Я задумался. Мне не приходила в голову мысль о мести. Почему-то совсем не хотелось воевать. Но за пять лет, сидя в своем кабинете в «Проект-Инвест» и даже не увеличивая оборот, я бы заработал полмиллиона долларов только для себя. Немалая сумма! Оставлять долг невостребованным? Чего ради? Но пока я не имел ни малейшего понятия, как подступиться к делу. Здесь мы с Холстом находились в одинаковой ситуации. Он тоже очень хотел узнать: убивал он или нет? Но не знал с чего начать.

Да! Там, в тюрьме, нам казалось: лишь бы выйти. И все! Больше ничего не надо. Только иметь возможность смотреть на мир не сквозь решетку, свободно перемещаться в нем, дышать и обладать правом выбора. Но не прошло и недели, как прошлое повязало нас своими путами. Как паршиво устроен человек. Почему бы нам взять и не затеряться где-нибудь? Мир большой. Забыть прошлое. И пусть забудут про нас. Но нет, человек не в силах так поступить. Он почему-то не хочет отдавать прошлое, даже если там не было ничего хорошего. Он желает снова вернуться к нему, и уже с учетом того, что было, продолжать свое дальнейшее движение во времени, даже если это опасно. Может, какой-то скрытый инстинкт, который человек пока не обозначил, толкает его на такое? Или это боязнь оставить за спиной пустоту?

Я сказал об этом Холсту.

– Но, если не возвращаться к прошлому, тогда кто я? – произнес он после долгого молчания. – Меня и так почти нет. Когда-то у меня была семья, дом, имя, фамилия, отчество, а теперь я просто Холст. Получив паспорт, я стану каким-нибудь безликим Эриком Краузе или кем-то в этом роде. А приехав в Россию, Петровым или Кузьминым. Мы откроем с тобой где-нибудь в Самаре молочную кухню и пару табачных киосков, будем тихо жить и радоваться безопасности, свободе, обеспеченности. Тебя это устроит?

– Нет, – сказал я.

– Вот то-то и оно, – сказал Холст. – А почему?

– Трудно объяснить. Не могу отказаться от прошлого. Хотя в нашей ситуации это было бы рационально, выгодно, разумно и прочее.

– Вот и мне тоже трудно. Хотя шансов добиться своего у нас почти нет, – сказал Холст и снова уставился на озеро.

– В тюрьме их не было совсем, – возразил я. – Однако мы сбежали. Давай снова представим, что у нас есть Вечность. И не будем спешить.

Первую неделю мы без конца ходили по городу. Растворяясь в толпе туристов, поднимались вверх по его улицам, смотрели на озеро и заходили в многочисленные кафе.

Женева лежала в мягком тепле сентября. Нас окружали праздные беззаботные люди. Нам нравилось смотреть на их лица. Мы давно отвыкли от такого количества людей вокруг. Обратно домой нас загоняла только ночь. А утром мы вставали и снова шли на улицы. Мы словно дышали и не могли надышаться свободой.

– Мне кажется, это никогда не кончится, – сказал Холст, когда мы очередным утром спускались к набережной. – Мы заработали в тюрьме клаустрофобию.

– Просто это такой город! – возразил я.

Еще через неделю мы немного успокоились, и у нас стали возникать нормальные человеческие желания.

В субботу утром Холст завел разговор о женщинах. Его такт был потрясающ. Он начал с цвета глаз. Он говорил, что самые редкие черные и зеленые, а самые распространенные те, что неопределенного цвета.

Холст не уточнял, но я почему-то ни на мгновение не сомневался, что речь идет о женских глазах.

– Как это – неопределенного? – спросил я.

– Это те, к которым надо тщательно присматриваться, чтобы определить их цвет.

Я посмотрел на Холста и произнес:

– Зачем ты начинаешь говорить о табуретке, желая затем перейти к речи о лошади. Это слишком длинная логическая цепочка. Скажи прямо: хочу женщину! Это же естественно. Или тебе не позволяет твое воспитание?

Еще бы, подумал при этом я. Особняк, приемы, интересные люди. Холст-старший был не аристократ, но и не плебей. Из хорошей фамилии потомственных петербургских интеллигентов. А младший, прожив во Франции в такой атмосфере семь лет, наверняка понемногу превращался в аристократа. Он имел хороший вкус и манеры. В тюрьме этого было не разглядеть. Но здесь я смотрел, как он общается с людьми, как разговаривает с официантами в кафе, как смотрит на статуэтки и картины в витринах, как рассуждает о них. И мне невольно хотелось подражать ему. Сейчас Холсту было двадцать пять. Семь из них он просидел в тюрьме и теперь жадно пытался восполнить этот пробел. Он вступал в разговоры с уличными художниками, работниками музеев, владельцами антикварных лавок и матросами прогулочных теплоходов. Ему все было интересно. Он подолгу застревал в книжных магазинах, и мне приходилось ждать его на улице. Я не торопил его, более того, глядя со стороны, удивлялся, куда делся тот Холст, что сидел со мной в камере. Одновременно я радовался за него. Он чем-то начинал напоминать мне Виктора.

– А кроме этого, я хочу услышать Луи Армстронга, – сказал Холст, давая понять, что против женщины не возражает, и даже наоборот.

И то и другое мы нашли в одном кафе, возле пристани, где причаливали прогулочные теплоходы.

Мы вошли в него и попросили бармена, типа с серьгой в ушах и татуированными щеками, поставить Армстронга. Тот развел руками, дескать, рад бы, но, к сожалению, у него такого нет. Тогда Холст достал из кармана диск и протянул бармену:

– Пожалуйста.

Когда под низкий, бархатный голос Луи мы присели за столик, на нас обратила внимание парочка, что расположилась справа у стены. Дамам было под тридцать, поджарые, без косметики, с хорошими фигурами, дорого одетые. По западным меркам, девицы хоть куда. Они и сами себе, наверное, такими представлялись. Мы с Холстом тоже были не лыком шиты – два сбежавших уголовника с многолетним воздержанием. Впрочем, такой пикантный факт, если не афишировать первую его половину, играл в этом деле скорей положительную роль. А светлые костюмы от Гуччи, купленные не в сомнительном московском бутике, а в швейцарском солидном магазине, делали наши постные физиономии гораздо привлекательнее. В общем, мы понравились друг другу. И спустя полтора часа вошли все вместе на виллу через дверь, которая потом не открывалась три дня. Наши дамочки оказались из Новой Зеландии.

На четвертый день они поцеловали нас с Холстом сухими губами, сели на теплоход и отчалили во Францию. Мы махали им с берега рукой и не испытывали печали.