Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

– Ну и что? – нервно реагирует Шкрябун. Его колотит. На его месте я бы постарался лучше следить за собой.

Топорищев закуривает очередную папиросу и не отвечает.

Готовится последний за истекший день робот, шестой. Он проживет внутри Монстра долго, больше часа, обследует два пустых тупиковых коридора и окончит свое существование в точности так же, как остальные. Я не стану еще раз смотреть, как он медленно ползет по кишкам чудовища, – ничего такого, что стоило бы изучить подробно, в той записи нет. Вместо этого я кручу сцену подготовки робота, которую небрежно пролистнул при первом просмотре – и зря.

Робот развернут так, что в кадр попал лишь краешек Монстра, остальное пространство занимает лужок, и вот по этому-то лужку со стороны бетонки, где замер пыльный автобус, к нам приближается внушительная процессия людей с чемоданами. Кто разрешил? Почему?

Сопровождающий – Коля Штукин – со всех ног бежит докладывать Максютову. Так, ясно… Началось. Покинув окопчик, Максютов идет навстречу. Генерал-майор Родзянко тоже тут как тут.

Впереди процессии на манер форштевня движется невзрачный человечек с брюшком навыкате. На голове человечка сидит шапочка а-ля академик Павлов, пиджачишко расстегнут, галстука нет, брюки мятые, шнурки на ботинках – развязаны. Ну, ясно. Знаю я это академическое кокетство.

Слышу свой кислый вопрос:

– И это все нам?

– Здесь три-четыре деятеля, Алексей Сергеевич, – неприятно смеется невыспавшийся Коля. – Остальные – пешки. Подай, принеси, проведи измерение, настрочи отчет… Вон тот впереди – академик Фогель. Остальная шобла при нем.

– Фогель, Фогель…

– Иосиф Израэлевич.

– Тьфу ты, я не о том! Тоже математик?

– Биолог. В авторитете. Говорят, светлая голова.

– Уже лучше. Наш?

Ненужный вопрос. Финансирование исследований пока идет через Нацбез, а кто платит за музыку, тот и выбирает музыкантов. Времена бескорыстных и беспристрастных ученых прошли и больше не вернутся. И я быстро поправляюсь:

– Они с Топорищевым что, друзья?

Коля фыркает.

– Побойтесь бога, Алексей Сергеевич. У Топорищева – и друзья? Они просто терпят друг друга.

Ладно и так. По идее, так даже лучше – может быть, не сразу сговорятся против нас ученые мужи, коли наши дела пойдут в направлении, не ими, мужами, предусмотренном…

– Кстати, наши Невтоны из Академии Фогеля тоже не особо жалуют, – интимно сообщает Коля.

– Та еще язва? – догадываюсь я.

– Она самая. Прободная. Двенадцативерстной кишки.

– Какой-какой кишки?

– Двенадцативерстной. – Коля хихикает.

Топорищев уже просмотрел эту запись. Просмотрит и Фогель. Мы с Колей просто вовремя не сообразили, что наш треп записывается на пленку.

Наплевать. Но вздрючки от Максютова нам не миновать, особенно мне – за то, что не одернул невоспитанного молокососа.

В запись прорывается посторонний голос – оператор проверяет микрофоны робота, среди коих имеется и остронаправленный. Один румяный из группы новоприбывших интересуется жилищными условиями и ссылается на радикулит, не позволяющий ему, румяному, спать абы где. Радикулит, ясное дело, надо беречь, и румяному что-то обещают.

– Будущий филиал института внеземных культур, – ерничает Коля, и мне приходится напрячь чип, чтобы уточнить цитатную основу его ехидства, – сознаваться в собственном невежестве непедагогично.

– Угу.

– Это еще что, – вздохнув, сообщает Коля. – Сейчас опять поеду. Советник по национальной безопасности вот-вот прилетит… министр по чрезвычайным ситуациям тоже интересуется посмотреть. И куча шишкастых с ними.

Слышу свой сдавленный стон. Коля деликатно скрывает смешок – он набивался именно на такую мою реакцию.

Ладно, пусть получит свое маленькое удовольствие.

Я прокручиваю запись до момента гибели робота. Вот он движется по туннелю как ни в чем не бывало. И в следующую секунду – проваливается, словно в трясинное «окно» на болоте, почти со скоростью свободного падения. Место его гибели не какое-нибудь новое, тут уже дважды побывали наши механизмы, и ничего с ними не случалось. По крайней мере на этом месте.

Начинается обмен мнениями. Все раздражены и сварливы. Попытки просвечивания объекта с целью выявить его внутреннюю структуру не удались; один из роботов погиб, так и не успев провести спектр-анализ вещества стенки туннеля в пламени вольтовой дуги. По распространению сейсмоволн в грунте уточнена глубина погружения объекта в земной шар – около тридцати метров, а куда делись «отвалы» – полностью неясно: не то сожраны Монстром, не то телепортированы черт знает куда, но заведомо не вдавлены – не тот грунт, да и нет у объекта такой массы. Максютов слушает перебранку и пока не вмешивается, его слово будет последним. Я наперед знаю, что меня не спросят, мое мнение здесь никому не интересно, а все, что я должен делать, находясь тут, – фиксировать. Запоминать. Мотать на ус.

Какая глупость.

Я чувствую себя не в своей тарелке. Хочется встать и уйти, уехать куда-нибудь подальше от суеты, где течет такая же речка и стоит такой же лес, но нет ни людей, ни Монстра, и лишь тогда вынуть вату из ушей…

Только сумасшедшим нравится всю жизнь играть в эти игры. Даже в том случае, если эти игры – не наши. Если мы не знаем правил этих игр, кроме главного правила: побеждай! Всегда побеждай, иначе победят тебя. Умей превратить в победу даже поражение, проигрывай раунд, но не бой!

Но можно ли победить Монстра?

Мы даже не знаем границ его силы. Известно только, что она непомерно велика, на много порядков больше той, что накоплена нами. Людьми. Человечеством.

Мы даже не сумеем толково применить свою ничтожную силу. Это все равно как если бы на ринг к профессиональному нокаутеру вынесли младенца в пеленках. Это даже хуже, чем бульдозер, сгребающий муравьиную кучу, – муравьи все-таки попытаются, пусть без толку, противопоставить тупому напору сторонней и страшной силы единый план обороны. Он у них есть, зашит в генах.

У нас нет и этого.

Мною овладевают ностальгические воспоминания о Звездном, об отряде космонавтов… Как-то там Коля Степанов, в каких задействован программах? Останься Монстр возле Юпитера – мы бы сейчас готовились к отлету на космодром и через несколько недель, перед самым стартом непременно посмотрели бы «Белое солнце пустыни»… Но что толку мечтать о том, чего заведомо никогда не будет в моей жизни?

Мне уже не суждено посмотреть с близкого расстояния ни на Марс, ни на Юпитер. Только теперь я начинаю понемногу жалеть об этом.

Самое удивительное – мне почти безразлично, что сделает с нами всемогущая космическая тварь. И что она сделает со мной, когда я в нее войду.