Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

— Если день рождения у друга, мы можем сделать это на следующей неделе, но ты должен уточнить, когда. И уже потом не менять своего решения.

— Мама, пойми, я не могу поехать с тобой… — в его голосе была какая-то новая мне, незнакомая непреклонность. Он никогда со мной не говорил таким тоном — Никита действительно как будто Повзрослел с того самого дня, как я попала в больницу и вывалила на него новое» знание».

— Я понимаю, что это не так интересно, как ехать на горные ледники Майрхофена, но я прошу, я так редко тебя о чем-то…

— Не могу… — почти шепотом, как самый последний аргумент.

Моё сердце словно пронзили острой иглой. Я начинала понимать причину его непреклонности.

— Никита, а где твой крест?

— А где твой, ты же его никогда не снимала? — Вопросом на вопрос, где он только этому научился?..

— У меня цепочка порвалась… Может, ты его потерял, признайся? Это плохая примета, но ты скажи, я куплю тебе новый.

Он опустил голову, потом взял со стола первый попавшийся предмет и начал крутить его в руках, как будто его что-то заинтересовало.

— Ты сменил веру, что ли? — Я попыталась улыбнуться, сделав этот вопрос как бы шуточным.

Он молчал. Согнутая спина, сцепленные на коленях руки. Так сидят, когда боятся сказать ту самую правду — страшную, раскалывающую весь мир на «до и после». Незнание, предшествующее открытию правды, и горькое знание, которое придется тащить по жизни в рваном холщовом мешке.

— Да.

— Что — да?

— Ты не поймешь…

— Ты… ты принял ислам? Скажи, ты сделал это?!!

— Ты не поймешь меня!!! — Он сорвался с места, опрокинув стул, и бросился в ванную. Запер дверь и включил воду.

Я билась в дверь, трещал, но не поддавался замок… Я стала вспоминать, лежат ли на полочке опасные бритвы. Откуда они могут там быть, в моем доме не бреются мужчины. Я опустилась рядом на пол…

— Ник, я постараюсь понять тебя… — В голосе мольба и обещание. Звук воды стал тише. — Я сама в четырнадцать лет приняла православие, крестилась в церкви рядом с нашим домом, а я ведь росла в семье атеистов. Я хотела зашиты, и мне тогда казалось, что церковь поможет моей душе… И хотя не часто хожу в церковь, не соблюдаю все обряды, не пощусь… Я все равно верю в своего Бога, и это помогает мне жить…Я не учила тебя читать Библию, редко водила тебя на службы, ты вспомни, как ты скучал в церкви… Но я молилась за тебя. А как теперь смогу молиться? В моем храме нельзя молиться за мусульманина. Кто защитит тебя?

Он отвел щеколду. Мы сидели по разные стороны двери, у каждого была своя территория и своя защита, но эти территории сообщались.

— Меня защитит Аллах.

Мне трудно было привыкнуть и принять эту новую для меня истину…

— Ну как же так? Я всегда молилась Богу, и вдруг твой Бог — Аллах…

— А какой у тебя Бог, как его зовут? У тебя вообще не Бог, а целая троица. Отец, Сын, Святой Дух…

«Да уж, и ему кто-то хорошенько промыл мозги», — подумала я. К теософскому диспуту с подростком я была не готова, более того, это самое триединство Бога некогда вводило в ступор и меня.

— Никит, ребенок доверяет своим родителям — он не ставит под сомнение их слова, их существование, их опыт. Он просто верит. Потому что слаб, зависим, потому что нуждается, чтобы его вели за руку. Почему ты ставишь под сомнение нашего Бога?

— Потому, что Аллах — правильный Бог.

— А ты хоть Коран читал?

— Немного, я буду изучать… Не плачь, мама…Я поняла, что не чувствую слез, они как дождь стекали по щекам и кончику носа, и я смахивала их ладонью.

— Когда это произошло?

— В тот день, когда ты была в больнице. Меня опять начали сотрясать вибрации гнева.

— Это ведь всё твои друзья! Я же звонила, я же просила, чтобы ты не связывался больше с ними!

— Мама, я тогда и решил, что буду слушать свое сердце. И мое сердце сказало…

Какое сердце? Разве сердце может сказать такое — ослушаться, нанести удар ножом в сердце, из которого и так хлещет кровь… Я беру себя в руки… Это ребенок, он еще сделает тысячи ошибок в жизни, и единственное, что я должна сделать сейчас, — это сохранить тонкую связь между нами.

— Я надеюсь, ты не сделал обрезание?

— Не-а, еще не успел. И вообще-то боюсь…

— Пожалуйста, если надумаешь, скажи мне. Я хоть врача найду нормального, а то есть умельцы, которые делают это крышкой от кока-колы. И Коран я тебе куплю, и коврик. Если это у тебя серьезно, конечно…

Он подошел ко мне совсем близко, как уже давно не подходил. Я обняла его за плечи. Гораздо выше, чем раньше, когда еще помнила этот жест. Волосы светлые, но жесткие, мужские. Плачет, но пытается скрыть слезы. Мальчик мой, что же они с тобой сделали!

Дорога к храму

Я ехала по Ярославскому шоссе, слушая ток-шоу по «Нашему Радио». Беззаботный треп утренних ведущих выводил меня из состояния внутренней прострации. Какие-то простые вещи — знакомства в Интернете, самая бесполезная покупка, неожиданная беременность, день, который перевернул всю жизнь… Жизнеутверждающее эфирное пустословие заполняло новое утро спешащих по делам людей. Пытаюсь ответить на последний вопрос — про день, который перевернул… Мысленно звоню в студию, рассказываю Ольге Максимовой свою историю, меня выводят из эфира…

Я должна тренироваться быть счастливой. Надо вернуться к жизни, понять, что, НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО, я живу. Это для меня задача максимум. Вспомнила день, когда узнала, что умер отец… Я ехала в электричке, смотрела на людей, которые разговаривали, жевали, читали газеты, смеялись, вязали на спицах и курили в тамбуре… Они жили. Они не знали, что мир рухнул, потому что он рухнул в одной отдельно взятой душе.

Я зашла в супермаркет на заправке купить воды. На меня странно смотрели, как будто я пришла из другого мира. Как они догадались? Продавщица подчеркнуто вежлива — видимо, из сострадания. В стае чуют больное животное, раненое добивают. У людей бывает иначе, у них еще встречаются сострадание и взаимопомощь, если, конечно, повезет.

До сих пор у меня была своя шкала интенсивности боли, в которой высшую отметку в десять баллов я присваивала тяжелой болезни или смерти близкого человека. И где-то совсем рядом, возле «девятки» — уход любимого мужчины. Но вдруг я оказалась перед новой чертой, новым пределом или, правильнее сказать, «беспределом» страданий, которые просто не вмещались в мою «шкалу», — это боль от потери самой себя, своего ребенка и любви, как самой значимой категории жизни. «Десятка» в кубе. Словно вынесли всё из дома, оставив только стены и поселив страх, — I'll be back. Я еще вернусь, мы еще рассчитаемся с тобой…

Когда уходит любимый, тебя словно отключают от розетки, а заряд аккумулятора быстро падает от судорожных движений души. Могла ли я представить, что есть еще более «экстремальные» переживания? Что есть НАСТОЯЩИЙ СТРАХ, который порождает МИР БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ? Что есть НАСТОЯЩАЯ боль… Каждый день удивляться, что ты еще жива. Каждый день быть готовой потерять ребенка. И со всем этим надо научиться жить.