Теперь я твоя мама - Лаура Эллиот

Три долгих дня мать борется за жизнь, а когда она умирает медсестры превращают маленькую палату в морг. Они одевают ее в лучшее платье и зажигают свечи. Невозможно поверить, что она умерла. Джой мигает, и ей кажется, что она видит, как поднимается и опускается грудь матери. Ее лицо смягчилось, как в Испании, словно ее кожа сбросила невидимые оковы. Она должна была выглядеть так все время. Все эти скандалы из-за испанского офиса, упрямство отца, нежелание ничего слушать. Должно быть, он чувствует то же самое. Он плачет, и этот звук разрушает тишину, окружающую мать. Джой надеется, что она откроет глаза и скажет «Возьми себя в руки, Дэвид». Но мать уже не с ними, она в лучшем мире.

Джой хочется ударить отца. Он должен был сделать ее мать счастливой. Он не должен был оставлять ее одну. Тогда бы не случилось того, что случилось. Мать не упала бы, и Джой не пришлось бы пытаться спасти ее. Злость слишком сильна, чтобы ее можно было сдержать. Она отталкивает отца, когда он пытается обнять ее, и, громко топая, выбегает из палаты. Кровь стучит у нее в висках.

– Джой!

Она останавливается и поднимает взгляд на мужчину, который стоит перед ней.

– Мне так жаль, Джой. Я приехал, как только Никки позвонила.

У Дилана всегда спокойный голос, даже теперь. Она хочет, чтобы он погладил ее и весь этот ужас исчез, чтобы он погладил ее, как тогда на дороге гладил Пятнышко.

– Мне надо выпустить Пятнышко, – говорит она, всхлипывая и прижимаясь к нему. – Мне нужно домой, к Пятнышку.

Почему она все время думает о собаке, когда мать умерла и это ее вина? Дилан подводит ее к стулу. Должно быть, у себя в клинике он привык к тому, что люди постоянно плачут, рассказывая о своих бедах, зная, что он поймет, каково это – потеряться посреди неизвестности.

Они возвращаются из больницы в Рокроуз и в кухне обнаруживают собравшихся соседей. Женщины готовят сэндвичи, много тарелок с сэндвичами, пирожными и мороженым в стаканчиках. Отец всем наливает виски и пиво «Гиннесс». Все разговоры о ее матери, о том, какой потерей она будет для Маолтрана. Отец Дэвис, который заезжал в Маолтран раз в неделю, чтобы выпить с матерью и ее товарищами по комитету бутылочку вина и отведать строганины, говорит.

– Мы должны вместе помолиться, чтобы наша дорогая усопшая сестра покоилась с миром в руках Господа нашего Иисуса.

Джой хочется рассмеяться при мысли, что мать может где-то покоиться. Смех кажется лучшим решением, чем слезы или рвота, но отец Дэвис не понимает, что если она начнет плакать, то уже не сможет остановиться. Она держит ладони перед глазами, когда он решает произнести молитву. Джой хочет спросить, почему они не желают оплакивать ее мать. Она тихо смеется, когда все прекращают есть и пить и склоняют головы в молитве. Ее плечи содрогаются, а слезы текут так быстро, что попадают в рот, и она чувствует их соленый привкус.

В ту ночь она спит с Мириам, просыпается и снова засыпает. Каждый раз бабушка успокаивает ее:

– Тихо, тихо, тыковка. Спи. Ты в безопасности.

Джой рассказывает Мириам обо всех тех случаях, когда в раздражении убегала в спальню из-за мелочей, которые сейчас даже и вспомнить не может, и бабушка говорит, чтобы она не забивала себе голову глупостями. Это уже не имеет значения. И никогда не будет иметь.

Ричард сделал ей предложение в Тосканской долине. Они сидели на открытой террасе небольшого итальянского ресторанчика и пили кьянти. На мир опустился фиолетовый вечер. Цикады, уставшие от бесконечных серенад, потихоньку затихали. В этой тишине он предложил Карле выйти за него замуж. Она тут же согласилась.

Когда Фрэнк предложил ей выйти за него, они как раз спорили по поводу того, стоит ли публиковать скандальные мемуары одной знаменитости. Карла просмотрела первые главы и швырнула их на пол. Эта история, написанная рок-певцом, который надеялся удержать свою все падающую популярность несколькими скабрезными откровениями, была насквозь пропитана пошлостью и высокомерием. Но Фрэнк, понимая, что на этой истории сможет заработать больше, чем на всех предыдущих подобных книгах, очень хотел согласиться на эту сделку.

– Это настоящее дерьмо! – сказала Карла. – Я не собираюсь работать над ним, поэтому можешь подыскать для этого другого литературного негра. Собственно говоря, ищи мне замену, потому что мне осточертело писать истории других людей. Предыдущие хотя бы были достойны того, чтобы над ними поработать. Об этом куске самовлюбленной дряни такого сказать нельзя.

– С каких пор ты стала лицемеркой? – возмутился Фрэнк. – Ты в свое время была неотъемлемой частью высшего света.

– Да, и это сломало меня.

– Нет, не сломало. Тебя ничто никогда не ломало, Карла.

– Ты не прав. Я сломалась, когда погибла Анита. Поэтому я живу так, как живу. – Она рассеянно провела рукой по коротким волосам и взъерошила их. – Ты знаешь, чем я занимаюсь в последнее время? Становлюсь на пути людей, которых когда-то знала. Это похоже на больную игру. Я еще не хочу, чтобы меня узнавали, но при этом надеюсь, что они смогут узнать меня и назвать Карлой.

– Если такое случится, что ты почувствуешь?

Он поднял рассыпанные по полу листы рукописи и сложил их в портфель.

– Надеюсь, что почувствую себя снова живой.

– Живой? – Он уставился на нее. – То есть я влюблен в труп?

– Не говори глупостей. Ты знаешь, что я не это имею в виду.

– Тогда что ты имеешь в виду? Когда мы занимаемся любовью, тебе приходится быть живой? Ты жива и слушаешь меня, когда я говорю, что люблю тебя? Мы вместе уже шесть лет, и мне следовало заметить, что я живу в тени могилы. Я просто так не отдаю свое сердце, Карла. И если я это делаю, то хочу быть уверенным, что оно в надежных руках, а не у мертвеца.

На его щеках проступили красные пятна. Карла уже привыкла к подобным вспышкам и давала ему время спустить пар. Это было одной из особенностей ее работы.

– Фрэнк, я оставляю за тобой право заниматься словесной эквилибристикой, – сказала она спокойно, когда он замолчал, чтобы перевести дух. – Тебе было бы легче, если бы я сказала «уверенной»? Сложно жить в чужой шкуре. Я знаю… я знаю… – Она покачала головой, не давая ему возразить. – Это мой выбор, и я должна жить с его последствиями. Просто иногда…

– Ты снова хочешь быть известной?

– Нет, Фрэнк. Иногда мне хочется чувствовать, что я живу, как нормальный человек. Как Роберт с его двумя сыновьями.

– Тогда давай сделаем следующий шаг. – От его негодования не осталось и следа. Он встал и помог ей подняться со стула. – Выходи за меня, Карла. Мы можем завести ребенка, а то и двух… или не заводить, если ты не захочешь. Что скажешь?

Она не могла скрыть удивления.